сразиться со всей вселенной. Точно так же, как выбросил из головы за ненадобностью памфлеты на тему о миросозерцании отступников и правила поведения для пропащих душ.

Битва проиграна. Драконы неотвратимо приближаются. Армия, беспомощная в лесных зарослях, ослепленная надвигающейся ночной мглой, будет проглочена врагами. Война, это чудище, это упившееся алой кровью божество теперь до отвала нажрется.

Из самого нутра юноши рвался крик. Он жаждал произнести зажигательную речь, запеть боевую песнь, но непослушный язык только и произносил: «Как… как… что… что… случилось?»

И вот он уже среди них. Они мчались, они прыгали впереди, сбоку, сзади. Их побелевшие лица пятнами выступали в сумеречном воздухе. Почти все казались необыкновенными здоровяками. Юноша обращался то к одному, то к другому бегуну. На его бессвязные вопросы никто не отвечал. Никто не обращал внимания на просьбы объяснить. Они просто не видели юношу.

Иногда они бессмысленно лопотали. Какой-то верзила, глядя на него, спрашивал: «Слушай, а где же мощеная дорога? Где мощеная дорога?» Так спрашивают о потерявшемся ребенке. Он плакал от горя и тревоги.

Теперь солдаты беспорядочно метались из стороны в сторону. Отовсюду доносилась артиллерийская пальба, и люди уже не понимали, куда бежать. Приметы местности скрыл сгустившийся вечерний сумрак. Юноше чудилось, что он попал в самый центр гигантского сражения и теперь тщетно пытается выбраться из этого ада. На бегу люди задавали тысячи дурацких вопросов, но никто на них не отвечал.

Юноша тщетно взывал к этой оглохшей толпе, потом схватил какого-то солдата за руку. Тот обернулся, они взглянули в глаза друг другу.

- Что… Что…- заикаясь, начал юноша, пытаясь справиться с непослушным языком.

- Пусти меня! Пусти! - взвыл солдат. Лицо у него было мертвенно-бледно, глаза дико вращались в орбитах. Он задыхался, ловил ртом воздух. И все еще стискивал

обеими руками ружье - видимо, забыл их разжать. Он как сумасшедший рвался вперед и тащил за собою повисшего на нем юношу.- Пусти меня!

- Что… Что…- продолжал лепетать юноша.

- Ну так получай! - в слепом исступлении заревел солдат. Он ловко и сильно взмахнул ружьем. Удар пришелся юноше по голове. Солдат побежал дальше.

Пальцы юноши обмякли и выпустили руку солдата. Мышцы мгновенно ослабели. Перед глазами замелькали огненные крылья молний. В голове начали грохотать раскаты грома.

Внезапно у него подкосились ноги. Извиваясь, он упал на землю. Потом попытался встать. Боролся с мучительным оцепенением во всем теле, как с неведомым существом, сотканным из воздуха.

То была страшная схватка.

Стоило ему приподняться, взять верх над воздушным врагом, как он тут же падал на землю, хватаясь за траву. На сером лице выступила испарина. Из груди вырывались глухие стоны.

Наконец, изловчившись, он встал на четвереньки, а потом и на ноги, как младенец, который делает свои первые шаги. Стискивая ладонями виски, побрел, спотыкаясь о стебли.

Он вел жестокое сражение со своим телом. Отупевшие чувства неволили потерять сознание, но он упрямо сопротивлялся, смутно рисуя себе какие-то неведомые напасти, которые, стоит ему упасть, окончательно его изувечат. Юноша теперь шел совсем как долговязый. Искал укромный уголок, где можно растянуться на земле и при этом знать, что никто его там не раздавит. Надежда найти такое убежище помогала ему осиливать приступы боли.

Один раз он поднял руку и тихонько дотронулся до раны на темени. Рвущая боль от прикосновения заставила его стиснуть зубы и глубоко втянуть в себя воздух. Пальцы были в крови. Он долго смотрел на них.

Невдалеке сердито ворчала пушка: лошади, повинуясь хлысту, не разбирая дороги, мчали ее на передовую. Молодой офицер на заляпанном грязью коне чуть не опрокинул юношу. Отскочив, он обернулся и окинул взглядом поток пушек, людей, лошадей, который широкой дугой устремлялся к пролому в изгороди. Офицер взволнованно размахивал затянутой в перчатку рукой. Орудия нехотя следовали за лошадьми, словно их тянули за ноги.

Офицеры из разбежавшихся пехотных частей сквернословили, как торговки рыбой. Их злобная брань покрывала порой орудийный грохот. Расшвыривая всех и вся, по дороге проскакал эскадрон кавалерии. Весело поблескивала выцветшая желтизна нашивок. Вспыхнула яростная перебранка.

Орудия все прибывали и прибывали, словно созванные на совет.

Синяя вечерняя дымка легла на поля. Леса казались сгустками фиолетовых теней. Длинное облако, затянув небосклон на западе, притушило его алый блеск.

Не успела дорога скрыться из виду, как взревели пушки. Юноша словно воочию увидел, как их трясет от ярости. Они выли и рычали - настоящие дьяволы-привратники. Безветренная тишина наполнилась их громогласным гневом. В ответ раздался дребезжащий ружейный залп вражеской пехоты. Оглянувшись, юноша увидел полосы оранжевого света, беспрерывно прорезавшие мглистую даль. В вышине вспыхивали и мгновенно гасли подобия молний. Порою ему чудились вздымающиеся и опадающие людские валы.

Он прибавил шаг. Уже так стемнело, что идти приходилось наугад. Фиолетовая тьма была населена людьми, они кого-то упрекали, что-то бубнили. Иногда их жестикулирующие силуэты возникали на фоне темно-синего неба. Судя по всему, леса и поля кишмя кишели орудиями и людьми.

Узкая дорога опустела. Везде валялись опрокинутые фургоны, напоминавшие пересохшие на солнце валуны. Русло былого потока перегородили искореженные части орудий, трупы лошадей.

Тем временем рана юноши почти перестала болеть. Но от страха разбередить ее он все равно старался двигаться помедленнее. Голову он держал неподвижно и только и думал, как бы не споткнуться. Он был в непрестанном напряжении, лицо у него дергалось и морщилось в предчувствии боли от любого неверного шага. Он шел, ни на минуту не переставая думать о своей ране. Ощущал ее как что-то холодное, влажное, и ему казалось, что из-под волос сочится кровь. Голова как будто распухла и стала слишком тяжелой для шеи.

Его очень тревожило это безмолвие боли, ее тихие, но пронзительные голоса он воспринимал, как сигналы опасности. По ним судил о своем состоянии. А когда они зловеще замолчали, струсил, и ему стали мерещиться страшные пальцы, вцепившиеся прямо в мозг.

Одновременно в памяти юноши всплыли разрозненные картины прежней жизни. Он вспомнил кушанья, которые стряпала дома его мать, с особенным вкусом - свои любимые. Увидел накрытый стол. Сосновые стены кухни лоснились в теплом свете пылающего в плите огня. Вспомнил, как вместе с товарищами бежал после школы на берег тенистого пруда. Увидел свою одежду, раскиданную в беспорядке по траве. Всем телом ощутил благодатное прикосновение свежих водяных струй. Низко склонившийся клен певуче шелестит листвой под ветерком совсем еще юного лета.

Юношу начала одолевать мучительная усталость. Голова склонилась на грудь, плечи ссутулились, как под тяжким грузом. Он еле волочил ноги.

И все время решал вопрос: лечь ли ему тут же на месте и уснуть или дотащиться до какого-нибудь укромного уголка. Попытки не думать об этом ни к чему не привели, тело упрямо требовало своего, а чувства капризничали, как избалованные дети.

Вдруг над самым его ухом раздался бодрый голос:

- Тебе, видно, совсем худо, парень?

Не поднимая глаз, юноша, с трудом ворочая языком, произнес:

- Угу.

Обладатель бодрого голоса крепко взял его под руку.

- Не беда,- сказал он, добродушно посмеиваясь.- Мне с тобой по дороге. Нам всем сейчас по дороге. Я тебе малость подсоблю.

Они шли, точно хвативший лишнего гуляка с приятелем-поводырем.

По дороге солдат расспрашивал юношу и сам же помогал ему отвечать, как несмышленому ребенку. Порою перемежал вопросы какой-нибудь историей.

- Ты из какого полка? Из какого? Из 304-го Нью-Йоркского? А в какой корпус он входит? Вот так так! А я-то думал, он не был в сегодняшнем деле - он же в центре стоял. Выходит, и он был. Что говорить, сегодня на всех хватило горячих пирогов. Я сколько раз думал - ну, сейчас мне крышка! Там палили и здесь палили,