ротик; она казалась усталой, недовольной. Ее взгляд был направлен в противоположную от мужчины сторону; скука, эта проказа души, очевидно, съедала ее. Взгляд этой женщины на мгновение остановился на Яне, а Ян, встретившись с ним глазами, почудствовал волнение, словно от обжегшего грудь пламени. Женщина повернулась к нему еще раз. Ее сосед, ища, на что она смотрит, повернулся тоже, посмотрел внимательнее на Яна, который поднял руку к шляпе, вежливо и улыбаясь приветствовал его кивком головы и велел кучеру остановиться. Ян подошел к карете, Мамонич остался сбоку.

— Я не ошибся, — сказал довольно вежливо воеводиц, — ведь вы тот художник, которого я имел удовольствие встретить несколько лет тому назад и… рекомендовать Баччиарелли?

— Да, — ответил Ян, покраснев, так как это воспоминание в присутствии женщины, глядевшей на него с любопытством и кокетством, очень его задело. — И я счастлив, что могу принести вам искреннюю благодарность.

— Что же с вами было? Я вас не видел за последнее время в Варшаве?

— Я был в Италии.

— А! Вы были в Риме! Значит, вы достигли желанной цели! Но почему же вы вернулись сюда?

— Сам себя теперь спрашиваю об этом. В Италии меня гнала домой тоска по родине; в Варшаве я нашел слишком много художников и трудно было занять там положение. Я думал, что здесь мне будет легче; но пока…

— О! Догадываюсь! У нас искусство не оплачивается. Пожалуйста, завтра ко мне. Я живу во дворце Огинских, моих родственников… В четыре часа пополудни.

Ян с поклоном отошел; карета тронулась.

Эта коротенькая сценка, в продолжение которой молчавшая женщина с любопытством скуки пристально смотрела на новый предмет, который может ее развлечь, продолжалась минуту; но меланхолические черные глаза дамы тронули до глубины бедного художника и вскружили ему голову, столько в них было вызывающего выражения, столько признаний, столько обещаний.

Ян, в силе юности, красивый, как Антиной, и до сих пор не тронутый сильной страстью, если не считать детского увлечения Ягусей, мог, без всякого сомнения, мечтать, что хоть раз в жизни найдет то, что другие встречают ежеминутно: любовь. Эта мысль развеселила его и прибавила сил. Сделав несколько шагов, он встретил Мамонича, который насмешливо посмотрел ему в глаза, да так, что его смутил и заставил покраснеть, а затем с безжалостной улыбкой и добавил:

— Ну, что же, милый Ясь, радуешься?

— А! Я нашел покровителя.

— Полагаю, что и покровительницу заодно. Вижу уж твои надежды, как рыбки, плавающие в прозрачной воде. Но горе тебе, если позволишь этим рыбкам умчать себя! Не про нас жизнь и связи, которые, кажется, тебя здесь ожидают. Любовь этой барыни может тебе стоить жизни: она лишь скучает, ты увлекаешься и слишком доверчив. В обществе господ можешь, конечно, приобрести многое, но дорого за это заплатишь. Разве тебе не милее наша свобода, наши откровенные беседы, чем их вежливое презрение и добродушные покровительственные насмешки? Сердце найти там трудно!

— О! Как ты несправедлив! В их обществе найдешь все, что у нас прекрасно: женщин, чувства, мысли. Богатство делает их естественными покровителями искусства: без них мы бессильны что-либо сделать, они наша опора. Воеводиц…

— Уже не воеводиц, а каштелян, — перебил Мамонич, — сейчас расскажу тебе его историю. Ты один, может быть, ее не знаешь, так как твои уши и глаза до сих пор открывались лишь для искусства и собственных страданий.

— Откуда же ты знаешь так хорошо его историю?

— Я! Что тут удивительного? История его ходит по улицам, я поймал ее не знаю где и как. Послушай. Воеводиц, ныне каштелян, является последним отпрыском богатого и известного рода; это тебе незачем говорить, достаточно фамилии. Эта фамилия начертана на множестве памятников, надгробных плит, на рассыпающихся страницах наших хроник. Его род и он сам, наконец, лучше всего изображают историю дворян в нашем крае. Этот род, один из древнейших дворянских родов, поздно появляется среди аристократии. Действительно, большие военные заслуги одного лица, его громкие победы, материальные жертвы, активная и решительная деятельность в пользу королевской власти, вдруг вознесли богатого дворянина в ряды аристократии, в XIV столетии или позже. Этот один великий муж, портрет которого величественно важный, хотя и нескладно написанный, мы вчера осматривали вместе в костеле… вспоминаешь? — вводит предков каштелянина в ряды старой аристократии. Сначала, как всегда, его встречают кисло; но три удачных брака соединяют его неразрывными узами с великими родами Гурков, Тенчинских, Лещинских и князей Литвы и Руси. Сыновья героя уже магнаты, и принимают их соответственно… Но в них, в сыновьях, исчезает отцовский гений… Из людей полезных наши господа становятся опасными; задерживаемые староствами и подарками, они понемногу забывают, что обязанность господ жертвами и мыслями вести вперед других. Как только господа умственно не первенствуют, не являются первыми в добродетелях и самопожертвовании, с ними покончено. Их миссия ведет к истине и прогрессу… Во времена реформации двое членов рода откалываются от католицизма, и он разделяется на две части: католики остаются при короле, протестанты идут с оппозицией, которая послужила первым зародышем безвластия и слабости. Под предлогом приобретения все больших и исключительных привилегий для одного сословия протестанты расшатывают трон, единственный оплот силы и единства. Но слабое и полное несчастий царствование Сигизмунда III возвращает опять почти всех отпавших господ в лоно католицизма. Дворянство, принявшее по их примеру реформированную религию, держится ее крепко; господа бросают легко, так же, как и взяли. Они разрушают молельни, построенные отцами, строят костелы и торжественно обращают в католичество, увеличивая число прихожан красноречивого и действительно великого Скарги. Начиная с эпохи Сигизмунда III нет уже в этом роде великих мужей; споры семьи с семьей относительно порядка наследования, об имениях, о богатых наследницах, одному Богу известно — о чем, споры домашние, в которых дворянству отведена печальная роль, ссорят господ друг с другом. Деды каштеляна не выставляют полков на войну, чтобы не идти под булаву гетмана враждебного им рода… Отец каштеляна уже настолько аристократ, что ничем не хочет жертвовать и живет лишь для себя. Он женится на немке из высокопоставленного рода, а звание воеводы не обязывает его ни к чему, кроме как к заседаниям в сенате, где он молчит, гордо и скучая. Став иностранцем, благодаря воспитанию и жене, единственного сына он отправляет за границу, одевает во французский костюм, с презрением говоря с ним о своей родине. Фридрих, нынешний каштелян, воспитывается в Париже. Вернувшись на родину, он развлекается, посещает балы, насмехается над одетыми в кунтуши и бреющими лоб, пожимает плечами при виде грязных изб и спрашивает: 'Почему эти противные мужики не хотят строить такие же приличные домики, как немецкие крестьяне?' Он забавляется, развлекается, ему уже становится скучно и усталый, измученный, когда кто пытается расшевелить его какой-нибудь великой мыслью, зевает, потягивается и отвечает: 'О! Оставьте меня в покое, c'es assommant [19]'… Каштелянша, которую ты только что видел, не полька.

— О, это видно! — промолвил Ян. — У нее есть душа.

— Большой вопрос! Родом из Парижа, откуда появились наши d'Arquien [20] и столько других. Воеводиц женился на ней неизвестно почему; говорят, что она очень знатного происхождения, но совершенно без средств. Ее семья пользуется протекцией двора; сам король подписал свадебный контракт, но тем не менее каштелян принужден был делать жене приданое за свой счет. Нищая француженка скучает в Польше и утверждает, что принесла себя в жертву, выходя замуж за богатого польского барина, в стране медведей и льда. Ведь так до сих пор еще вслед за Депортом называют нашу страну на Западе и Юге. Каштелян скучает с женой, которая его измучила; он имеет содержанку, тоже будто бы привезенную из Парижа во время вторичного пребывания в нем в прошлом году.

— А! Развратник! — воскликнул возмущенный Ян. — Имея такую красавицу жену, так бесчестно ее бросить!

— Красивые женщины красивы до тех пор, пока не надоедят, — ответил Мамонич, — это старая аксиома. Но ты не видел любовницы, кто знает, не красивее ли она жены?

— Ты ее видел?

— Сотни раз. Знай, что ее знает весь город. Это Аспазия, Ла-иса, Фрина в полном смысле слова. Красавица, веселая, остроумная, а скептик, а циник она ужасный, непонятный! Мне бы, может быть, эта