странная женщина понравилась больше и легче овладела сердцем, чем скучающая барыня, которая даже во сне помнит, кто ее родил и с кем она в родстве. Там чувства за щитом с гербами не ищи.

— Пока чувство не перейдет в порыв страсти.

— Она у них никогда не переходит в страсть. Знаешь, что есть растения, которые разрастаются в листья, но никогда не цветут. Так и эти: как бы набухают почки, а из них выходят лишь новые листья.

Ян, не желая упорно спорить, замолчал. Долго гуляли, а Мамонич стал говорить о другом. Когда уже возвращались в город, он обратился к Яну, пожимая ему руку:

— Ян мой, если хочешь идти к каштеляницу, он может дать тебе работу, прикрыть своим покровительством, но заклинаю тебя, берегись глаз француженки! Помни, что там могут тебя встретить лишь разочарования и напрасные страдания, если будешь настолько неосторожен, что дашь себя поймать в силок взгляда как наивный зверек… Это не наш мир! — скажем это себе ясно и будем об этом помнить.

Расстались, но Ян с головой, полной мечтаниями, не спал всю ночь. На другой день, старательно приодевшись, едва дождавшись четырех часов, он явился к каштеляну. Лакеи, игравшие в передней в карты, даже не поднялись при виде Яна, а на его вопрос ответили дерзко, осматривая его насмешливым и пристальным взглядом:

— Ясновельможного каштеляна нет дома.

— Он мне назначил вчера этот час.

— Это тот господин, — промолвил один из лакеев, — который вчера повстречался с нами на Антоколе. — Мелкая рыбка! — добавил тише.

— Ну, так что же! — ответил старший лакей. — Барина нет, приходите завтра.

После такого дерзкого и грубого приема, выстрадав под взорами барских лакеев больше в минуту, чем от своих мыслей в несколько дней, попробовав жизни в этом мире, куда он так стремился, Ян сбежал с лестницы, обещая себе больше не возвращаться. Но едва спустился вниз, когда старший лакей, небрежно свесившись из галереи, позвал:

— Пожалуйте-ка, господин!

— Ведь каштеляна нет дома? — спросил Ян.

— Ясновельможная пани просит вас!

Это пани просит заставило Яна покраснеть. Он вернулся и вошел в затемненный будуар, наскоро должно быть затянутый материей золотистого цвета. Роскошь хорошего тона без блеска, блесток и безвкусных безделушек обратила на себя сразу его внимание. Серебряный столик с изогнутыми ножками, с прелестными часами стоял на персидском ковре около кушетки, покрытой бархатом. Вся мебель была покрыта такой же материей. Громадные зеркала в серебряных рамах украшали стены. Палисандровое пианино с инкрустациями из черного дерева и жемчуга стояло в углу. Сама хозяйка скорее лежала, чем сидела на кушетке. Занавески смягчали дневной свет в комнате и наполняли ее чарующим полумраком. Еще более красивая, но и более скучающая пани несколько приподнялась, опираясь на локоть, и улыбкой и небрежным кивком головы приветствовала художника.

— Мой муж уехал, — промолвила она, — завтра вернется; я не хотела, чтоб вам так невежливо отказали, и поэтому велела вас просить. Завтра можно будет повидать моего мужа. Вы живописец?.. — добавила она после паузы, устремив на него любопытный взгляд и поправляя локоны.

— Да, пани.

— Вы были в Париже?

— Нет, но в Риме и Флоренции, откуда возвращаюсь.

— А! — и она сделала гримасу. — Что же вы пишете? — спросила.

— Исторические картины, пейзажи.

— А портреты?

— Редко, но…

— Я бы очень хотела иметь свой портрет для родных в Париже; вы бы взялись за него?

— С искренней благодарностью.

Каштелянша улыбнулась, видя, какое впечатление производит на Яна ее взгляд. Настала минута молчания,

— Только, пожалуйста, не надо мне льстить: изобразите меня печальной, скучной, как в действительности; пусть в Париже знают, что я умираю здесь под вашим холодным небом.

Художник ничего не ответил, вздохнул только.

— Когда же мы начнем?

— Когда вы прикажете.

— А! Но, кажется, надо, чтобы было какое-то особое освещение; надо сидеть неподвижно, долго, неудобно, скучно.

— Не так уж долго…

— Писали мой портрет в Париже. Там мне это надоело! А! С этих пор я очень подурнела, так исхудала! — добавила, как бы про себя, посматривая украдкой в зеркало.

Ян опустил глаза.

— Значит, завтра в полдень, велите принести все, что нужно.

И наклонила голову; но к равнодушным фразам, к почти презрительному тону присоединила столь говорящий, столь пронзительный взгляд, что Ян, уходя, был ошеломлен. Он не знал что часто дамы испытывают взгляд in animavile [21], как охотники ружье на воробьях и ласточках, хорош ли бой… Художник принял за утро счастья то, что было молнией бури.

Счастливый, встретив Мамонича, передал ему все.

— А! Что за взгляд! — добавил, заканчивая рассказ, — сколько он говорит, сколько говорит!

— Взгляд, — ответил холодно Тит, — говорит лишь столько, сколько мы желаем, чтобы говорил. Взгляд женщины самое обманчивое явление. Берегись, говорю тебе. Это кокетка, которая доведет тебя до отчаяния, а потом будет над тобой насмехаться.

— Тит, у тебя нет сердца!

— Ян, у тебя нет головы! Откажись от этого портрета, ради Бога! Откажись, потому что вижу, как погибнешь. Лучше не иметь работы, чем сорваться в такую пропасть.

Ян с нетерпением передернул плечами, пожал Титу руку и ушел, не желая дольше слушать его предостережения.

Наконец, настало 'завтра', и необходимые принадлежности, отосланные раньше во дворец, ожидали Яна. В передней лакеи встретили его глупыми усмешками раньше, чем пустили в будуар, рассматривая его скромный костюм, хотя это был его лучший. Чуть ли не презрительно камердинер указал ему дверь, не соблаговолив даже открыть, и уселся важно у окошка. Униженный Ян вошел, но в будуаре не было никого. Из другой комнаты послышался голос:

— Кто там?

— Я, пани.

— Кто это я? — повторил голос.

Каштелян показал свою напудренную голову.

— А! Это вы! Пожалуйста… Каштелянша ждет вас. За дело! За дело! А то она соскучится.

И кивнул художнику, который, ступая по ковру, перешел в другую комнату.

— Я сам немного художник, — промолвил каштелян; — я вам приготовил мольберт и подобрал освещение. Но вот уже полчаса спорил с мадам относительно цвета платья и обстановки портрета.

В эту минуту Ян увидел ее в кресле с книжкой в руках; она бросила ему томный взгляд и улыбку.

Она была одета в темное бархатное платье с белыми кружевами, в волосах была роза. Это шло ей замечательно.

— Разве может быть лучше, чем теперь? — воскликнул Ян. Каштелян сказал, бросаясь на стул:

— Я хотел видеть тебя одетой в более веселый костюм.

— Зачем? Здесь так холодно, печально и скучно в этой вашей стране туч и грязи.

— Благодарю вас! — сказал каштелян. — Освещение годится? — спросил он.

— Великолепно.

— Видишь, что я знаю в этом толк. Ну, за работу.

— Да! За работу, так как я долго так не выдержу… предупреждаю, — перебила француженка. — Я