— Сэр Харрис, — говорил он ему, — я чувствую тернии моей короны. Я бы ее бросил ко всем чертям, если бы не было стыдно оставить занимаемый пост. Поверь мне, не добивайся возвышения! В конце концов остается лишь горечь. Если к тебе внезапно придет непрошеное величие, отринь его. Если бы я так сделал, лучше бы мне было! Гордость меня увлекла. Мне захотелось короны, я ее добился, и теперь я несчастлив.

Этот несчастный и слабовольный король забавлялся живописью, резьбой, ставил в Италии статуи великим людям, торжественно праздновал сотую годовщину Венской победы, писал картины вместе с Баччиарелли, любил красивых дам, а в душе страшно тосковал.

Но в то время никто не видел его слез, слез слабости, слез детских, слез бессильной женщины; видели лишь внешнее веселие и обманчивое благополучие. Славили величие короля, дарившего Карпинскому кусок девственной земли, покрытой непроходимым бором, а Нарушевичу богатые епископства; короля, которого веселили Трембецкий, воспитанник Франции, и Венгерский, подражатель Пиррона.

Настоятель сам уговорил Яна направиться в Варшаву, предсказывая ему блестяшую карьеру благодаря таланту, лишь бы только каким-нибудь способом он стал известен королю. С отвагой в сердце, с той горячей жаждой покорения мира, какая сопровождает человека в юности, Ян решил попытать счастья. Голубые глаза Ягуси не раз манили его в Вильно; но судьба матери, надежда на лучшее будущее велели ехать в Варшаву.

В холодное осеннее утро простились у порога дома. Ян нашел возницу, возвращавшегося в Варшаву и согласившегося отвезти его за небольшое вознаграждение.

— Почему бы мне не проводить тебя хотя бы немного? — сказала мать. — Дольше будем вместе. А то, увидимся ли еще? Богу одному известно.

— Увидимся, увидимся скоро, мамочка! — отвечал невнятно Ян. — Я чувствую, надеюсь…

Идя по дороге в местечко, все время разговаривали в этом тоне, и мать ушла не раньше, чем Ян уселся на бричку. Потом долго еще стояла, долго оборачивалась, пока видна была поднявшаяся пыль. Наконец, свернула к пустому дому, но по другой, более длинной дороге, так как зашла в костел капуцинов помолиться перед иконой св. Антония за сына. Ей снова предстояли хмурые дни, проведенные за прялкой, с мыслями, не исчезавшими даже во время молитвы: 'Что он там делает? Как у него дела?', в ожидании известий. Старая Маргарита, единственная доверенная и подруга, выслушивала материнские жалобы, догадки и надежды, поддакивая им кивком головы и холодным:

— Как-нибудь это устроится… он справится со всем.

Между тем Ян медленно ехал в желанную столицу, задумавшись, устав от пребывания в деревне, где единственным светлым лучом было сердце матери и сочувствие монаха, да еще работа и мысли, но не оживляла ничья сердечная поддержка. Виды во время путешествия менялись так, как только у нас могут меняться, представляя собой разнообразнейшие картины. В общем это страна равнин и зелени, но в виде исключения можно встретить горы и неожиданно новые пейзажи. Чаще всего попадаются большие леса и неглубокие овраги, окруженные зарослями; но не раз встретятся и обширные долины, уходящие вдаль, и голые равнины. Чернозем рядом с золотистыми песками, поросшими черным можжевельником, узкие ручьи и широкие реки, громадные зеркальные озера, зеленые простирающиеся засеянные поля и глухие пущи, и густо населенные местности — все здесь найдется вперемежку.

Лишь человеческая рука с убийственным однообразием расставила на этой земле строения, все до одного похожие друг на друга и принадлежащие к первобытной эпохе, больше занятой обеспечением укромного уголка, чем заботой о формах его и о красоте линий. Тут и там рассеянные дворцы в то время сохраняли еще характер феодальных соколиных гнезд: они сидели при слияниях рек, среди трясин, башни придавали им грозный вид, кругом шли стены и валы с железными воротами. Но подъемные мосты уже едва кое-где висели на своих цепях, многие башни переделали в голубятни, ласточки спокойно лепили гнезда на бланкетах, мхом поросли карнизы, на дворе рядами росли крапива и сорные травы. Верхушки круглых ронделей валились, замки принимали вид дворцов; иногда итальянские сады шумели на полураскопанных валах; мостки и часовенки заменили собой пороховые мельницы и старые сокровищницы — свидетелей иной эпохи. Часто обращали на себя внимание Яна дворянские усадьбы, одни из самых характерных построек страны; они выглядывали из кустов сирени, из вишневых и грушевых деревьев как птички из гнезд; рядом с ними виднелись хозяйские постройки с деревянными галереями, живописными крышами, с воротами, наверху которых обыкновенно сторожил ястреб с распущенными крыльями. Здесь видна была жизнь и сильное чувство, везде проявлялись характерные черты страны, надо было только суметь их найти. Само множество усадеб говорило, кто здесь хозяин. А затем, какое разнообразие при столь одинаковом, казалось бы, общем виде! Одни запущенные с осыпавшейся местами штукатуркой, другие нарядные, словно желающие помериться с дворцами; тут гербы на фасаде, там лишь воробьиные гнезда или высыхающий на доске творог.

Ян дорогой разглядывал усадьбы и пытался разгадать, кто в них живет, вникал в их жизнь то мирную, то шумную и из нескольких штрихов строил целые истории, полные образов и происшествий. Потом возвращался мысленно к себе, к матери и спешил вызвать в памяти убогий домик в Березовом Лугу, столь опустевший, так рано наклонившийся!

Однажды вечером перед ним открылся вид на замок Сапегов, стоявший на горе над городом; раньше там была, вероятно, крепость.

Теперь, свидетельствуя красноречиво о могуществе времени, громадное здание без валов, подъемных мостов и башен стояло спокойно и смотрело на окружающую его местность. Оно как бы говорило земле, долинам и местечкам, селам и усадьбам: 'я пан ваш!' Оно стояло как бы на страже, подбоченясь длинными галереями, которые соединяли трехэтажный корпус с флигелями.

Красивые ворота с часами вели на овальный двор. На фронтоне сверкали гербы, но в замке было пусто. Не так, как ныне, когда опустошение и евреи овладели этим местом; но пусто на минуту, так как хозяева уехали. Леса, местечко, замок и дальнейший вид, все вместе взятое, а притом в таком освещении, что замок ясно выделялся, побудили Яна с карандашом в руке направиться за городишко, чтобы набросать эскиз в своем дорожном альбоме: сюда, в силу унаследованной от Батрани привычки, начинающий художник заносил странные или красивые лица, деревья, строения, виды. Еврей как раз остановился здесь из-за шабаса, и у Яна оказалось свободное время. Он направился поискать подходящее место для рисования. Хотя дело было осенью, но вечер был очарователен.

Серебристые паутинки словно символические нити, связывающие друг с другом все живущее, поблескивали в лучах заходящего солнца; леса, фантастически раскрашенные осенью, то темные, то белые или синие, сплетались в прелестный венец; трава приобрела цвет бронзового ковра, кое-где вытканного зеленью; даже пожелтевшая стерня различных оттенков казалась квадратами, искусно вытканными на этом большом ковре. Пролетали молочные облачка, покрываясь цветами заката; красная, гневная, страшная луна носилась в синих тучах востока.

В пустом местечке царила тишина; медленно тянулись стада скота и овец, останавливаясь тут и там у ворот своих хозяев. Ян прошел по улице и по пескам направился к замку.

Запыленный барский экипаж с многочисленными чемоданами медленно тянулся к местечку, но в нем никто не сидел; художник равнодушно прошел мимо. Несколько поодаль он с удивлением заметил на холмике молодого мужчину, красивого и со вкусом одетого. Он сидел и, по-видимому, читал или рисовал. Это было редкое в то время у нас зрелище. А так как место как раз подходило для рисования, то Ян медленно подошел, всматриваясь в незнакомца. Это был еще молодой человек с приятными чертами лица, почти красавец, с напудренными волосами, розовыми щеками, с улыбкой чуть ли не добродушной на устах. Он оживленно двигал рукой и проявлял нетерпение, отбрасывал бумагу и вновь хватался за нее, смеялся и качал головой.

Он был одет в темный фрак и такой же жилет, вышитый блестками, с кружевными манжетами; на голове была надета на бок шляпа той эпохи, маленькая, без всяких украшений; на ногах серые в клинья чулки и изящные ботинки с широкими серебряными пряжками. Большие пуговицы на платье были тоже из