такому фатишке государственные дела…

Бегуелин принял серьезный вид.

— Извините, господин советник, — сказал он, — кавалер де Симонис действительно рекомендован мне из Берлина.

— Какой кавалер? От какого черта он получил свое кавалерство? Это вам приснилось… Он просто — Симонис…

— Господин советник! — возвысил голос Макс.

— Господин Макс!.. — тем же тоном ответил Аммон.

Назревала неприятная сцена, Бегуелин запер на ключ свой письменный стол и сказал:

— Надеюсь, вы будете любезны, кавалер де Симонис, подождать меня здесь, а господина советника я попрошу в канцелярию…

Не сказав больше ни слова, Аммон с презрением посмотрел на Симониса и вышел.

Макс бросился в кресло. Все, что с ним происходило со времени его отъезда из Берлина, ужасно утомляло его. Он чувствовал, что этот переход к деятельной жизни был ему почти не под силу. Ему стало жалко, что он лишился той тихой комнаты, которую занимал у кондитера, где он так часто строил фантастические планы.

Через четверть часа он увидел удалявшегося Аммона; Бегуелин вернулся к нему хмурый. Не дожидаясь больше, Симонис передал ему письмо.

Советник взвесил его на руке.

— Я имею к вам поручение от графини, — сказал он. — Теперь именно настал час, когда все, что здесь делается, нам важно знать… Не мешает свести знакомство с военными, втереться ко двору, к Брюлю… Каждое схваченное для нас слово — драгоценно… Мы знаем, что на бумаге у них числится тридцать тысяч войска. Но некоторые уверяют, что на деле — всего только половина, да полтораста генералов, из которых только один Рутовский дельный человек. Вы должны все разузнать… Это ваше дело…

— Но опасность…

— Что? — спросил Бегуелин. — Разве вы не знали, отправляясь сюда, чем это пахнет? Впрочем, опасность не велика, если вы сумеете быть осторожным в продолжение еще нескольких недель.

— Как в продолжение нескольких недель? — спросил Симонис.

— Да так! — ответил Бегуелин, засунув руки в карманы. — Через несколько недель мы здесь будем господами.

Последние слова он сказал на ухо Симонису. Симонис не мог выговорить ни одного слова от удивления, Бегуелин смеялся…

— Это так же верно, как то, что я стою перед вами, — сказал он; — потому я и стараюсь распродать свои сыры раньше, чем придут 'наши', которые, пожалуй, готовы даже с меня взять контрибуцию. Уж лучше пусть они берут его у купцов под расписки, чем у меня. Вы мне оказали бы большую услугу, если б нашли покупателя на мой сыр… Но вы не смейтесь над тем, что прусские дипломаты торгуют сыром; наш король очень скуп и мало платит, не так, как Август Брюлю. Да чего же лучше!.. Если у Гернберга в коридоре баба продает молоко в его пользу, а графу Люси в Лондоне разрешено торговать постным маслом [1], то почему же и мне не торговать сыром?

Бегуелин расхохотался и, провожая с поклоном Симониса, сам открыл ему двери.

Макс вышел от советника на улицу; начинало уже темнеть. Он вздохнул свободнее, когда отошел от его дома на порядочное расстояние, и ему уже казалось, что в этот день его не встретит никакая неприятность; однако Ментцель со своими упреками Бегуелину, открывшаяся тайна, арест капитана Фельнера, отгадавшая его Пепита, жена министра с ее черными глазами, завтрашнее представление министру — все это производило в его голове какой-то сумбур. Потупив голову, он в раздумье, машинально направлялся к себе на квартиру, как вдруг почувствовал, что кто-то его толкнул. Он поднял голову. Двое носильщиков, одетых в желтые фраки, пронесли мимо него носилки. Из окна выглянула голова в высоком парике и послышался возглас: — Стой! Стой!

Носильщики остановились. Только внимательно всмотревшись в пестрое лицо, набеленное и нарумяненное, Симонис узнал в нем свою спутницу, чувствительную Дори, которая ехала вместе с ним из Берлина; приехав в 'трясучке', она возвысилась до носилок, была хорошо одета и на лице, из-под толстого слоя румян и белил, видна была какая-то радость, даже сияние.

Носилки стояли на земле; девица Дори выглянула из них и предложила товарищу по путешествию подойти к ней.

— Ах, как я счастлива, что я встретилась с вами! — воскликнула она. — Идите сюда… На одно только словечко! Я должна вам рассказать свою историю. Мне улыбнулось счастье. Я здесь нашла давнишнюю мою приятельницу, которая пристроила меня в театр. Это такая женщина, что все может сделать, если только захочет… При ее помощи я и вам могу оказать протекцию.

При этом она улыбнулась.

— Да, да, добрейшая Мина приютила и меня. Вы знаете, кто это Мина?

— Нет, сударыня, — ответил Симонис рассеянно; ему было неприятно ее щебетанье, — я совершенно не знаю, кто такая Мина.

— Да, ведь вы здесь чужой!.. Но весь свет знает, что министр, кроме своей жены, которую он не любит, так как ее любят другие, — имеет фаворитку, во-первых графиню Мошинскую… Потом графиню Штернберг; посещает также в грустные минуты Терезу Альбузи, но больше всех любит мою Мину, Мину Теннерт… Ах, если б вы знали, какой он ей дом построил!..

Затем она наклонилась и прибавила на ухо:

— Она не особенно верна ему, но он об этом и не беспокоится; ему только хочется слышать ее веселое щебетанье и видеть веселое лицо. Мина отлично умеет его развлекать… И эта-то Мина моя самая задушевная приятельница… Мы влюблены друг в друга, как лесбиянки.

Откровенность эта надоела Симонису, он хотел поскорее избавиться от нее и отделывался молчанием, но она, опасаясь, что он уйдет от нее, схватила его за руку.

— Я еду именно к Мине, и вы меня должны проводить… Не отказывайтесь, ничего не поможет.

— Когда-нибудь в другое время, но только не сегодня! — сказал Симонис.

— Нет, именно сегодня! Непременно сегодня! Вечером у нас никого не будет. У министра теперь какие-то дела, которые удерживают его дома… Я вам скажу по секрету: Мина влюблена в одного секретаря Брюля, некоего Блюмли. Он может многое сделать, и я вас познакомлю с ним.

Симонис даже вздрогнул; он очень хотел повидаться с Блюмли.

— Если там будет Блюмли, то я к вашим услугам! — ответил он.

— Вот, видите, какой вы невежа, ради меня вы не хотели пойти, а ради этого…

— Он мой друг и соотечественник! Дори сделала знак носильщикам.

— Идите рядом со мной! — сказала она. — Как вы меня находите сегодня? Не правда ли, что эта прическа мне к лицу… Королевский парикмахер божился, что он не дал бы мне больше двадцати лет!

Она вздохнула.

Беседуя таким образом и не отпуская от себя Симониса, француженка привела его к дому, где жила знаменитая в то время певица Вильгельмина Теннерт.

Дом Теннерт, если нельзя было назвать дворцом, то, во всяком случае, роскошным зданием с садом на Вильдрумском предместье. Он был построен Брюлем, как и для Альбузи. Там, где министр проводил иногда вечера, не могло не быть роскоши и излишества: каждый сразу мог сказать, что это дом магнатки или великой артистки. На лестнице внизу стояли две мраморные статуи, державшие лампы в поднятых кверху руках. Фигуры эти изображали двух полунагих женщин, обвитых венками из цветов и листьев. Два лакея в шикарных ливреях встретили гостей внизу. Дори, выйдя из носилок, повела своего пленника на первый этаж. В передней стоял в такой же ливрее лакей; на нем был одет роскошный парик. Он открыл им