Оба они почти с детской наивностью не скрывали друг от друга, что чувствуют взаимную симпатию. Пепита спросила: надолго ли он в Дрездене? В ответ на это он сказал, что был бы очень рад повидаться с ней, но не знает, где и как он может ее встретить.

— О, везде, — живо ответила Пепита, — и чаще всего — у тетки.

Макс хоть не был влюбчив и не легко было ему вскружить голову, но на этот раз почувствовал сильное биение сердца… Пепита была так красива, мила и казалась такой доступной, что его сердце невольно стремилось к ней.

Но среди самого задушевного между ними разговора хозяйка со смехом вмешалась в него.

— О! о! Только, пожалуйста, не вскружите голову моей племяннице! — обратилась она к Симонису. — Я вас очень, очень об этом прошу.

С другой стороны к Максу подошел капитан Фельнер и, взяв его под руку, сказал ему:

— Пойдемте, я должен с вами поговорить.

Кавалер, хоть не охотно, начал прощаться с баронессами. В этот момент старуха шепнула ему на ухо:

— Поручаю вам капитана!.. Это наш хороший приятель. Затем они ушли. Симонис не совсем хорошо понял значение

последних слов баронессы и думал о них; капитан предложил ему подняться к нему наверх. Симонис охотно согласился на это, и они молча поднялись по лестнице. Войдя в комнату, они удобно расположились у окна; капитан осмотрелся кругом и, наклонившись к Симонису, начал тихо говорить:

— Баронесса говорила мне о вас… Я знаю, что вам можно довериться… Я не требую от вас откровенности, но могу вам быть полезным и, в случае надобности, много интересного вы узнаете от меня…

Симонис немного удивился…

— Но это вас не должно ни тревожить, ни удивлять, — спокойно продолжал барон. — Во всех слоях общества вы найдете много людей, которым надоело теперешнее положение страны и которые готовятся к чему-то иному. Нас здесь больше, чем вы думаете, и все мы работаем над тем, чтобы изменить настоящий строй, угнетающий страну посредством этих бессовестных людей… Причина неудовольствия заключается в том, что они протестанты, а двор католический: но пусть он был бы какой угодно, только бы имел Бога в сердце. Если б вы проехали по Саксонии и увидели ее нищету, а затем сравнили эту голодную нищету с бесподобной роскошью при нашем дворе, тогда бы вы узнали, что происходит в нашей душе. Звуки оркестра напоминают нам стоны, а звук охотничьего рога — предсмертное хрипение… По этим золотым галунам на ливреях текут человеческие слезы. Дальше такой порядок существовать не может. Но короля нельзя винить. Это старый ребенок, которого убаюкивают, чтобы он не плакал, а когда он заплачет, ему дают медведя, так же как ребенку соску или куклу.

Барон встал, тяжело вздохнул, провел рукой по лбу и затем прибавил:

— Я военный, но войску не платят жалованья, и оно умирает с голоду… Войско угнетает крестьян и горожан… Военным все позволено, только бы они не требовали жалованья. Наша армия не выдержит даже двухнедельной кампании.

Симонис слушал, не прерывая.

— Верьте мне, что все то, что я вам сказал, истинная правда., и вы, на основании моих слов, можете писать…

Этими словами Фельнер хотел дать понять Симонису, что он посвящен в его тайну. Последний запротестовал, но капитан рассмеялся…

— Я одобряю вашу осторожность, но относительно меня она была бы излишней… Откуда бы я знал вас, если б мне не сказали, что я могу быть с вами откровенным.

Капитан подумал и прибавил:

— Вы можете рассчитывать на меня и на многих… В Берлине все должно быть известно. За нами следят здесь, не спускают с нас глаз; а вы пока посторонний человек. Вам легче сообщать туда все сведения… Осторожность, однако же, никогда не мешает. Брюль не думая отправит на тот свет человека, который станет ему поперек дороги, а потом он велит отслужить по нем молебен в католической и евангелической церквах… В следующем письме пишите обо всем, что вы видели и слышали. Уверьте, что Саксония еще не подписала договора, но что соблюдение этой формальности не имеет никакого значения… Брюль связан с Австрией и Францией, в этом нет ни малейшего сомнения… Если Фридрих не помешает им окружить себя союзными войсками, то он погибнет, а вместе с ним погибнет и прусское королевство…

Капитан долго еще пичкал Симониса различными сведениями, советуя ему и входя в малейшие подробности сообщаемого; затем он взял шляпу, простился с Симонисом и оставил его.

Разговор их длился больше часа. День был прекрасный, ясный; солнце еще было высоко, и Симонису не хотелось сейчас же сесть за стол и писать: он предпочитал отложить свою корреспонденцию до ночи… После недолгого размышления он взглянул в окно и, увидев, что капитан уже удалился, взял шляпу с намерением пойти осмотреть окрестности. Ему много говорили о фазаньем парке, заведенном Августом Сильным, в котором теперь жили два иезуита и несколько итальянцев.

Он шел не торопясь и прошел уже площадь второго этажа, как за ним открылась дверь баронессы: сердце ему подсказало, раньше чем он оглянулся, что это шла прелестная Пепита.

Действительно это была она; старая, глухая Гертруда, завернувшись платком, провожала ее. Симонис остановился, приподнял шляпу, чтобы иметь возможность лишний раз заглянуть в прелестные глаза, пропуская ее вперед. Баронесса ускорила шаги, взглянула на него и, поравнявшись с ним, после некоторого колебания, замедлила шаги, оставляя достаточно места Симонису, чтобы он мог идти с ней рядом.

Кавалер не осмеливался начать разговора; Пепита оказалась смелее его.

— Я очень рада, кавалер де Симонис, — начала она, понизив голос. — Признаюсь перед вами, — только не придавайте моим словам дурного значения и не приписывайте слишком многого себе, — вы возбудили во мне симпатию к вам!

Симонис покраснел, как рак. Пепита взглянула на него и расхохоталась самым очаровательным своим смехом.

— Эта симпатия дает мне повод предостеречь вас… Да, именно, предостеречь… Хотя я на вид молода и болтлива, как вы видите меня, но при дворе люди скоро старятся. Итак… как бы вам это объяснить?.. Моя тетка слишком любит пруссаков… ей это простительно… но я опасаюсь, что не слишком ли их любит капитан… Мне не трудно догадаться, чем вы здесь занимаетесь и зачем приехали сюда именно в настоящее время.

— Сударыня! Я не более, как путешественник! Никакой другой цели я не имею, кроме веселого препровождения времени и науки…

— Неужели!.. — и Пепита опять расхохоталась. — А что же значит то рекомендательное письмо, с которым вы приехали к тетеньке? Но не будем об этом говорить: я много вижу, хотя мои глаза еще очень молоды… Про нас говорят, что мы слепы… что мы так бешено веселимся, что не заметим, когда под нашими ногами провалится бальный паркет. Может быть… в этом есть доля правды, но есть люди, которые все видят, за всем следят и ничего не теряют из вида. С тетей ничего не случится, но за капитаном следят. Я это знаю, но предостеречь не могу… Да и что мне за дело!.. Но вас мне было бы очень жаль… если б вы попали туда, — тихо прибавила она, — откуда нельзя вырваться… Ох, очень трудно.

И она взглянула ему в глаза.

— Сегодня вы еще, быть может, находитесь вне опасности, но за завтрашний день я не ручаюсь… и мне вас было бы очень жаль…

Сказав это, она остановилась и, как бы испугавшись собственных слов, обеими руками закрыла рот, а затем, взяв за руку Симониса, живо прибавила:

— Слово рыцаря, что вы меня не выдадите!

— Я тогда считал бы себя подлецом!.. Клянусь вам!

— Итак, будьте осторожны!..

И с этими словами Пепита стремительно бросилась вниз по лестнице; Симонис остолбенел и не мог за ней следовать. Глухая старуха, проклиная молодость, старалась, насколько позволяли ей дряхлые ноги, поскорее сойти вниз за своей барышней, между тем как Симонис все еще стоял, как громом пораженный, и,