бы за дверь.

Так сейм тянулся изо дня в день и дотянулся до конца января, утомив всех.

Как грозное mИmento mori явились на последнее заседание казаки со своим митрополитом, и требования их после долгих споров пришлось исполнить.

Общая картина этих совещаний в момент величайшей важности наводит грусть.

Слепота обуяла всех: никто не видит, никто не предчувствует, не рассчитывает. Все попытки выбиться из колеи погромов, которые можно бы было повести новым, лучшим путем, возвращаются на старую, торную дорогу, и снова влачатся по ней.

С казачеством как будто все было кончено.

Во всей своей силе явилась во время этого сейма королева; все видели и говорили, что она управляет королем, 'как арапчонок слоном'.

Ян Казимир забавлялся, скучал, приходил в нетерпение, сердился, но никогда не мог разобраться ясно в делах управления, да и не принимал их близко к сердцу. Наиважнейшее дело в сенате не так занимало его, как карлики, обезьяны, попугаи и скандальные придворные делишки, о которых он любил слушать. Для этого имел несколько придворных, которые собирали для него по всем углам дворцовые сплетни.

Этой слабостью пользовались все, от когда-то блиставшей Бертони до последнего служителя.

При людях все выказывали покорность перед особой короля, но с глазу на глаз его придворные обходились с ним с возмутительной фамильярностью. Старшие едва могли сдерживать эту распущенность, а король своим поведением только поощрял ее.

Свадьба панны Ланжерон подействовала на Бертони так, что она соскучилась по своему, давно не виденному, покровителю. Она знала о сейме, но потому что о нем говорил весь город, и не лезла в замок, но все же ей показалось необходимым на Новый год напомнить королю о себе и о своей дочери. Но как добраться до короля?.. Стржембош, если бы она только обратилась к нему, наверное, нашел бы возможность провести ее боковыми дверями, но она тем не менее ни за что на свете не хотела иметь с ним дело.

Старухе удалось недорого купить в Старом Городе корзинку очень хороших апельсинов. Решила отнести их в качестве новогоднего подарка наияснейшему пану. Но как же их снести и отдать? Между старшими слугами в замке у нее были знакомые, но теперь она так загордилась, что не хотела брататься со всеми.

'Радовалась, когда его королем выбрали, — говорила она себе самой, — думала, что и мне будет от того польза, а теперь изволь до него добиться. Но так это не может остаться, нет!'

Бродя по замковым коридорам, она наткнулась на немножко знакомого ей королевского служителя с немецкой фамилией, хотя родившегося и воспитавшегося в Польше, Рихтера.

Начала с того, что предложила ему апельсин и свою увядшую улыбку.

— Хотела бы на минутку попасть с подарком в уборную наияснейшего пана, а? Пустите меня?

— Нет, — ответил Рихтер, — но могу спросить короля.

— Скажите ему, что пришла Бертони! Увидите, сударь, что он прикажет впустить меня.

Рихтер пошел и пропал, а с ним и апельсин. Итальянка уже начала сердиться, так как находила унизительным для себя дожидаться в коридоре, как вдруг увидела перед собой Стржембоша. Хотела уже уйти, чтобы не ссориться с ним, но Дызма остановил ее:

— Наияснейший пан поручил проводить вас в уборную, — сказал он, — прошу вашу милость следовать со мною. Как видите, я вежливее, чем вы были в собственном доме.

Говоря это, он отворил дверь.

В уборной перед зеркалом в серебряной рамке стоял полуодетый, но уже не по-польски, так как давно отказался от этого костюма, Ян Казимир; он примеривал парик, а другой, для выбора, держал в руках лакей. Услышав шелест женского платья, король повернулся.

Свидетели были совсем некстати для итальянки. Она поставила перед королем корзинку с апельсинами и принялась поздравлять его по-итальянски.

Король, смеясь, принимал ее пожелания. Бертони жаловалась, что для нее теперь так труден доступ к королю, а между тем она могла бы на что-нибудь пригодиться, предостеречь, услужить. Не утерпела затем, чтобы не упрекнуть короля в равнодушии, пренебрежении, забывании о ее дочке.

Привыкшая к очень свободному обращению, Бертони стала говорить живее и громче.

— Кого любит и кому покровительствует ее милость королева, тому хорошо живется! — воскликнула она, подступая ближе к королю. — А от вашего королевского величества даже важнейшие слуги ничего не получают. А я-то надеялась на вашу милость для Бианки! Ланжерон вышла за каштеляна, королева сама выдала ее! А?

Король засмеялся.

— Чего же ты хочешь? Чтобы я сватал за твою дочь сенаторов и дружкой был? Ошалела ты, что ли? Говоришь, что до меня теперь не добраться… но ведь теперь сейм: только им голова занята. Если что понадобится, можешь через Стржембоша передать мне.

Бертони рассердилась страшно.

— Да ведь этот негодяй причина всех моих бед! — закричала она. — Я его знать не хочу, ноги его не будет в моем доме!

Один из дворян короля дернул за рукав громко кричавшую Бертони и сказал:

— Тише…

Она так смутилась, что начала плакать, а это редко случалось с нею, только в минуты крайнего расстройства. Король взглянул на нее.

— Э! — воскликнул он кислым тоном. — Дождь идет… Гроза приближается… Надо утекать. Слышишь, Бертони, у меня нет времени, чего ты хочешь от меня?

Итальянка рассердилась еще пуще.

— Как это, чего я хочу? — возразила она. — Разве ваше королевское величество не обещали покровительствовать мне и моему детищу?.. Вам известно, что я имею на это право, как и Бианка. И что же затем следует: двери для меня закрыты… король меня знать не хочет.

Ян Казимир привык, когда доходило до подобных сцен, спасаться бегством; быть может, ему и хотелось переменить парик, но он остался в том, который был у него на голове, и направился к дверям; однако проворная итальянка загородила ему путь.

— Наияснейший пан! — крикнула она. — Не годится так отделываться от меня!

— Чего ты хочешь?

Бертони не могла высказать свои желания в нескольких словах, а слушать длинные объяснения у короля не было времени. Он несколько раз прерывал ее; придворные начали подсмеиваться и фыркать, что рассмешило короля и итальянку привело в неистовство. Она расходилась до неприличия. К счастью, не все понимали, что она выкрикивала по-итальянски:

— Какой ты король, подумай! Что скажет ее величество, то ты и делаешь. Да что магнаты продиктуют или хорошенькие панны выпросят! И я-то дура, что на такое рассчитывала. Никому от тебя пользы!.. Кричат о твоих победах! А люди над ними смеются. Говорят, что ты откупился от татарских цепей. Хорош, нечего сказать, хорош!

Ян Казимир перестал смеяться, нахмурился и рассердился.

— Молчи, — крикнул он, — не то я велю тебя выпроводить! Если имеешь ко мне дело, а со Стржембошем говорить не хочешь, подай прошение. А препираться с бабами мне некогда.

Сказав это, он повернулся и быстро вышел, а Бертони, оставшись среди смеющихся придворных, тоже поспешила убраться.

Тем временем корзина с апельсинами, предназначенными для короля, сделалась добычей дворни. Один из младших служителей стянул апельсин, за ним другие стали хватать по одному-по два, так живо, что вскоре не осталось ни одного, а корзинка была брошена в угол, чтоб не попалась на глаза.

Стржембош счел своею обязанностью проводить Бертони, проклинавшую короля, по коридорам, но уже не дразнил ее и не заговаривал с ней, чтоб не усиливать ее бешенства.

Только у выхода он поклонился и сказал:

— Я всегда к вашим услугам, если вашей милости что-нибудь потребуется от короля. Прошу не