поехал ли король по другой улице, хотя это казалось неправдоподобным, и разослал людей на разведку.

Коляска выехала в предместье, когда, таким образом, уже весь эскорт рассеялся. Зажгли факелы, и Казимир с своей маленькой свитой поехал дальше.

Уже довольно далеко за предместьем Бутлер, по какому-то инстинкту, догнал ехавших.

Король, узнав его голос, высунулся из кареты и крикнул:

— Меня задержали в замке.

Быть может, староста поверил бы этому, если б не заметил, при свете факелов, лукавой усмешки на лице Дызмы.

— Где же вы были? — спросил он, приблизившись к Стржембошу.

Тот прижал палец к губам.

У старосты даже мороз пробежал между плечами, так он испугался. Зная короля, он мог ожидать от него самой невозможной выходки. В другое время это не имело бы значения, но теперь… когда на будущего короля устремлены глаза всех!

Добиться чего-нибудь от Стржембоша и пробовать было нечего; приходилось ехать до Непорента, а когда приехали, король немедленно стал на молитву, а затем улегся в постель.

Конечно, в легкомысленном поступке кандидата на престол не было ничего преступного, но злые языки могли сплести из этого Бог знает что, с целью настроить против него только что примирившуюся королеву.

На другой день, вставши в сквернейшем настроении духа, король, прослушав обедню, которую служил капеллан, позавтракав, разняв кровавую ссору между карликами, отвел Бутлера в сторону.

Признался ему, что… что от всего, что случилось и уже не может быть изменено, он чувствует себя несчастнейшим человеком. То, что вчера казалось ему розовым, теперь представлялось черным. Королева казалась злой и, что еще хуже, деспотичной ведьмой.

Но слово было дано при свидетелях, бумага подписана.

— Наияснейший пан, — сказал Бутлер, — теперь уже поздно горевать над тем, что было неизбежно. Конечно, королева, как всякая женщина, захочет властвовать, но ваше королевское высочество сумеет дать ей отпор…

Под конец король признался приятелю о своей неуместной поездке в Старый Город; но староста рассмеялся и не увидел в ней ничего опасного; он уверял, что люди, наверное, сохранят тайну, а если и нет, то всегда легко будет вывернуться.

В ближайшие дни мазуры спорили с диссидентами, и до выборов короля не дошло. Раза три или четыре все уже становились на колени, собираясь запеть 'Veni Creator'… — и всякий раз кто-нибудь протестовал.

В сейме известие о примирении братьев и отказе Карла от короны не произвело такого впечатления, какого можно бы было ожидать. Иные усматривали тут торг и покушение на вольности Речи Посполитой, но мало кто слушал недовольных.

Выборы были уже чистой формальностью, так как с момента примирения братьев результат не подлежал сомнению. Дело шло только о pacta conventa, то есть гарантии, которую должен был дать король. За образец взяли Владиславовскую.

Все уже называли Казимира королем; ему не нужно было больше сидеть в тесном Непоренте, и он немедленно переехал в Варшаву.

Тут в замке по целым дням толпились гости, стараясь заблаговременно втереться в милость будущего короля и не давая ему минуты отдыха, да и королева по несколько раз в день требовала свидания с ним, а от ее приглашения он не мог отказаться.

Для человека, который никогда не мог долго сосредоточить свои мысли хотя бы на самом важнейшем предмете, которого утомляло всякое усилие, а привычка к удовольствиям сделала изнеженным, такое положение вещей было настоящей пыткой. Дела чрезвычайной важности поступали непрерывно, и решать их нужно было немедленно. Он сваливал их на обоих канцлеров, стыдясь в то же время своей неспособности. Казалось, что и королева беспокоилась о его поведении в этом положении, боялась с его стороны ошибок, неустойчивости и слабости. Оттого и приглашала его к себе под разными предлогами.

Она взяла на себя труднейшую в свете задачу: переделать человека уже немолодого, с застарелыми слабостями, привыкшего угождать своим фантазиям. Надеялась, однако, что искра рыцарства и прирожденная гордость создадут из него вождя.

Только таким она хотела иметь его. Речь Посполитая была машина старая и поврежденная, переделать или поправить которую было не легко, но в час войны мужественный и счастливый вождь, ставший во главе ее, мог покрыть себя блеском и славой, которые сделали бы незаметными его слабости и неспособность к управлению.

От королевы Ян Казимир слышал постоянно одни и те же речи:

— Наияснейший пан! Все складывается, как нельзя удачнее. Не отдавай никому гетманства над войсками, оставь за собой высшую власть, иди сам, веди! Довольно будет одного слуха: король во главе, чтобы чернь затрепетала… Покроешься славой… я чувствую это… Война, война… все силы нужно сосредоточить на ней.

Это было по душе Казимиру, который ухватился за мысль королевы, но в его устах она тотчас приняла новую физиономию.

— Возьму с собой в поход чудотворный образ Червенской Божьей Матери, — говорил он с жаром. — Прикажу петь старый гимн Богородице. Месса каждый день и покаяние перед битвой. Надо разбудить дух религиозного рвения.

Мария Людвика, тоже набожная, ничего не имела против этого, но желала прежде всего возбудить рыцарский дух. Король проявлял величайший пыл; уверял, что пойдет впереди, что готов биться как простой солдат.

— Оставшиеся текущие дела наияснейший пан может доверить опытным советникам, обоим канцлерам. Твоей заботой должно быть войско… собирание людей… и выступление на поле битвы… Будешь иметь славу избавителя отечества.

Всякий раз, приходя к королеве, Казимир слышал эту речь, и проникался рыцарским духом.

Королева была так увлечена, что выражала готовность ехать с ним на войну. Ничего она не опасалась, была уверена в победе.

Те, которые, как Бутлер, давно знали короля, с первых же дней почувствовали сильное влияние Марии Людвики на него, но находили это влияние счастливым. Рыцарственность придавала Яну Казимиру значение, которого ему не хватало.

В Польше никакой король, если он не был в то же время солдатом и вождем, не мог пользоваться популярностью. Сигизмунд II, не особенный охотник до оружия, должен был тем не менее надевать латы и участвовать в боях. Ян Казимир припоминал теперь свое, хотя и незначительное, участие в русской войне, — а Карлу всего более мешало добиться короны то, что его никогда не видели на коне.

Мария Людвика не без причины хотела сделать рыцарем своего будущего мужа, да и сам он считал эту метаморфозу необходимой.

До сих пор вооружение имело так мало значения для него, что когда он спросил о нем, люди не знали, где его искать. Но после Владислава осталось много прекрасного и дарового оружия: шлемы, щиты, панцири. Правда, оно не совсем приходилось на более худощавую и не такую рослую фигуру короля, но этому можно было помочь подкладками и лосиными кафтанами.

Однажды утром Бутлер получил приказ осмотреть оружие. У Яна Казимира, который не заботился об этом со времени своего возвращения из Рима, не оказалось ничего. Кроме нескольких шпаг, которые он носил на боку, не было никакого оружия; пришлось выбирать его в богатом арсенале брата, чтобы не покупать. Потребовалось также пригласить на совещание военачальников, так как король не обладал достаточным опытом и не знал, что ему надеть и взять с собою.

Целое утро потратили на это, так как Казимир хотел вечером сообщить королеве, что военные припасы у него готовы. Пробовали щиты, кольчуги, шишаки, мечи, даже булавы, одну из которых король должен был носить в торжественных случаях. Он молча давал раздевать и одевать себя, но находил, что эти доспехи тяжеленьки и порядком стесняют движения.