находилось огромное количество танков, из­готовившихся для нанесения контрудара. Огромные материальные затраты с нашей стороны оказались уда­ром по воде. Они были способны уничтожить только первую линию обороны, а на второй мы снова застряли, так и не добравшись до главных сил противника, изгото­вившихся для наступления.

Начался дождь, я, упершись головой в каске в стенку окопа, на пару минут уснул стоя. Мы научились уже в лю­бой обстановке собирать силы.

Но тут по нам ударила артиллерия. Несмотря на огромные воронки вокруг, никто из нас не пострадал. Зубы у нас стучали от утреннего холода. Плащ-палатки и одежда промокли насквозь, так, что их можно было выжимать. Я окликнул Франца и предложил ему это сде­лать. В ответ услышал:

— У тебя еще есть нервы. Кто умирает смертью героя в одних кальсонах?

Нас снова накрыла русская артиллерия. Благодаря глубоким окопам огневой вал прокатился по нам, не причинив вреда, если не считать, что взрывы забрасы­вали нас жидкой грязью, стекавшей по спинам в сапоги. Но это не беда — лучше мокрая задница, чем холодная.

Во время паузы я осмотрел свои позиции. Стрелок Хартвиг лежал рядом со своей ячейкой, лицо уже посе­рело — убит. Я окликнул санитара, но он только конста­тировал смерть. Я недостаточно хорошо знал этого пар­нишку, потому что он мало рассказывал о себе. Таких мы называли «пианистами», они отличались от нас, грубых «серийных моделей», рафинированной интеллигентно­стью и большими знаниями. Он был третьим номером пулеметного расчета, таскал ящики с пулеметными лен­тами и запасные стволы. Хотя был самым слабым в рас­чете. Запомнилось его трогательное прощание с роди­телями на станции, через которую мы проезжали. Тогда ему разрешили отлучиться на пару часов, и они пришли его провожать. Он умер мгновенно — взрывом его про­сто выбросило из окопа.

Наблюдая через стереотрубу, мы обнаружили два за­копанных и замаскированных танка противника. При­шел час Франца. Два резких коротких хлопка, и оба тан­ка задымили. Выпрыгивающие экипажи попали под огонь наших пулеметов. Из пушки Франца специальные закаленные вылетали со скоростью в два раза большей, чем из 88-мм зенитки и пробивали любую броню.

Начался артиллерийский обстрел, одновременно Ил-2 полетели над дорогой, ведя огонь по замеченным машинам и танкам. По ним начали стрелять скоро­стрельные зенитки, сами находящиеся под обстрелом. Приходилось только удивляться отчаянной храбрости экипажей штурмовиков и зенитчиков. У меня в отделе­нии потерь не было.

К вечеру мы получили приказ смениться с позиций и отправиться в район сосредоточения. Шли, просыхая в закатных лучах солнца, потом сели на транспортеры, которые быстро доставили нас в район.

8 большой лощине, насколько хватало глаз, стояли танки и бронетранспортеры, готовые рвануться в атаку. И вот мы под крышей, на соломе, раздеваемся, быстро умываемся. Шерстяной ниткой штопаю дырку на носке и снова надеваю сырое белье. За ночь оно высохнет на теле, а завтра от пота или дождя опять прилипнет к телу. Но хоть одну ночь можно поспать лежа!

9 июля: день пасмурный и дождливый. Сегодня мы садимся на танки и идем в атаку. Не успели мы еще вы­ехать из маскирующих кустов, как на нас налетели штур­мовики. Ударила зенитная автоматическая пушка, кото­рой удалось сбить одну из бронированных птиц, рухнув­шую посреди района сосредоточения.

«Танки, вперед!» Половина моего отделения сидит на броне Pz IV позади башни, стараясь уцепиться за что­нибудь рукой, чтобы не слететь. Мы миновали возвы­шенность и оказались на равнине, словно на блюдечке. Проезжаем ложный советский аэродром — ни одной воронки и ни одного поврежденного картонного и бу­мажного самолета: люфтваффе так просто не прове­дешь.

Вдруг показались Т-34. Наши танки повернули башни на 10 часов и открыли огонь. Сразу же в воздух взметну­лись клубы черного дыма, полетели стальные обломки. Я насчитал 30 Т- 34, 15 из них вскоре были повреждены. Остальные быстро исчезли в балке. Командир танка махнул рукой: едем дальше. И тут на нас обрушился град снарядов заградительного огня. Танки дали пол­ный газ. Лихорадочно пытаюсь зацепиться за что-нибудь рукой, чтобы не упасть, в другой руке — оружие. Про­скочить рубеж заградительного огня не удается. Разрыв рядом сметает нас с брони, как листву с дерева. По пра­вому бедру ударило словно плетью — осколочное ране­ние. С другого танка спрыгнула другая половина моего отделения. Я собираю их. Почти каждому досталось, но все еще могут бежать. Я веду всех к балке, в которой можно укрыться от осколков, и по ней мы бежим за тан­ками. Танки остановились и ждут нас. Наша артиллерия бьет по огневым точкам и орудиям противника, но из-за перемены позиций ее точность огня снижается. Нам надо подобраться ближе к противнику, чтобы уйти из-под огня его минометов. Их мины не оставляют залег­шему солдату никаких шансов: осколки летят вплотную к земле. Бежим бегом вперед и оставляем позади и этот заградительный огонь. Минометы противника замолка­ют — меняют позиции. Под прикрытием огня остано­вившихся танков штурмуем деревню, вернее, ее руины. Сразу окапываемся, ожидая «града» русских снарядов.

Только теперь чувствую, как болит рана. Санитар де­лает мне прививку от столбняка и хочет отправить меня на перевязочный пункт. Разозленный моим отказом, он делает перевязку, «потому что так надо по инструкции».

Подходит командир роты оберштурмфюрер Шмель, чтобы посмотреть на меня. Я могу остаться дальше в строю. Наш командир роты — замечательный офицер. И я бы с большой неохотой расстался с 1-й ротой. Кто знает, куда меня потом занесет?

Ко мне в окоп спрыгнул связист. Начался огневой на­лет противника. Он рассказывает мне о чудо-оружии, развернутом позади нас: ракетные пусковые установки по 90 стволов в каждой, выстреливают все ракеты за минуту, накрывают все сплошным ковром, каждая — на площади 4 квадратных метра! Я не доверяю чудо-оружию и притаскиваю двери, перекрываю ими окоп и насыпаю сверху земли: так, по крайней мере, можно спастись от осколков. Мои солдаты зарылись в землю, словно лисы в норы. У них все в порядке.

Вдруг позади загрохотало и завыло — в небо понес­лись десятки ракет. Я осторожно посмотрел, как они градом обрушились левее нас, почти у самой нашей по­зиции. Земля дрожала, со стен моего окопчика сыпа­лись комки глины. Я посмотрел на двери у меня над го­ловой и подумал о рассеивании в 4 квадратных метра. Через минуту все стихло. В мой окоп потекли вонючие пороховые газы.

Теперь быстренько наружу и белую ракету вверх: «Мы здесь!» Чтобы не накрыли нас вторым залпом.

— Эти проклятые идиоты так и не научились пользо­ваться своими игрушками! — доносилось со всех сто­рон.

Меня вызвал посыльный на КП роты. Я взял с собой раненого. У него после нервного шока начались боли: когда разрывами снарядов нас смело с танков, он полу­чил осколок под почку.

В картофельном подвале с бетонным потолком про­ходило обсуждение завтрашних действий. Наступаем на северо-восток до реки, название которой размаза­лось на карте. За рекой стоит иван с большими массами танков. Мы должны еще до его готовности к контратаке напасть на него и разгромить. Получаю пополнение, боеприпасы и продовольствие. Пара глотков «трехзвез­дочного» помогает нести промокшую одежду под начи­нающимся дождем. Под прикрытием руин развели ко­стер, вертелись перед ним то одним боком, то другим, пока от нас не пошел пар, а жар не стал непереноси­мым.

На следующий день снова пошли в атаку. Несмотря на сильный огонь, продвигались сравнительно быстро. В десяти метрах от меня взорвался снаряд, и я получил второе ранение, на этот раз — в левую ступню. К обеду выполнили поставленную задачу и окопались. Пришел санитар и очень недружелюбно тщательно меня пере­вязал во второй раз. Позади нас в укрытии расположи­лись танки, в 200 метрах перед нами в долине — река 25 метров шириной с топкими берегами, ее противопо­ложный берег — крутой, на его гребне — вражеские на­ блюдатели.

Во второй половине дня иваны попытались нас ата­ковать 30 танками. Мой друг Франц снова занял пози­цию рядом с моим отделением. У него была полная «свобода»: в боевых порядках батальона он мог прово­дить испытания своей пушки где угодно.

Русские танки выехали к обрыву, вели по нам огонь, но безрезультатно. Они попали под снаряды наших 75-мм пушек и вынуждены были повернуть обратно и уйти по склону, не причинив нашим саперам на берегу реки никакого вреда. Один из Т-34 был подбит из пушки Франца. Франц чертыхался, так как неудобный прицел постоянно засорялся. После боя он сразу же приступил к «кабинетной работе», описывая бой и замеченные им недостатки пушки.

Я посмотрел карту командира взвода — перед нами река Псел, рядом два населенных пункта с одним и тем же названием — Прохоровка. Правее нас в долине реки — Андреевка. Сегодня или завтра мы должны эту реку перейти.

Мне приказали с моим отделением занять оборону перед командным пунктом батальона. Место было не­годное: наши головы прекрасно были видны над линией горизонта. К своему удивлению, я узнал, что штурмбанн-фюрер Кнёхляйн лично определил размещение этой по­зиции и назначил отделение, которое ее должно занять.

Ночью пошел сильный дождь. Я стоял по щиколотки в воде в дырявом сапоге. Обе раны сильно болели. Левая ступня с раной в подъеме распухла, и я почти не мог на нее наступать. Поднялась температура, и я не мог унять клацанье зубов. Продержаться до утра помогла пара та­блеток, взятых у санитара. Он дал мне их со словами: «Наверное, ты еще та задница!»

К утру начался ливень, как при потопе. Я наблюдал через стереотрубу бой наших танков за деревню ниже нас. Наши танки были привязаны к дороге и не могли свернуть ни влево, ни вправо — и там и там была топь. Танки не могли преодолеть определенный рубеж. Как только они подходили к нему — получали попадание из хорошо замаскированной противотанковой пушки. Я так и не смог понять, где она пряталась.

Позже я наблюдал, как атаку повторили штурмовые орудия. Им удалось миновать опасный рубеж. Но вско­ре они снова были остановлены на другом рубеже. Дей­ствующая здесь часть противника понимала в маски­ровке! Я так и не смог определить, откуда велся огонь и где находились позиции пехоты противника.

Дождь прекратился, солнце припекало во всю силу лета. От наших курток со спины поднимался пар. Левый сапог на подъеме я вынужден был разрезать карманным ножом, так как ногу из него я уже вынуть не мог. Края не­большой раны были иссиня-черными, а опухоль во­круг — багрово-красной. Я подумал: сколько еще можно будет это терпеть...

В полдень опять собрались дождевые тучи. Посыль­ный от Кнёхляйна передал нам приказ приготовиться к атаке. То, что не удалось танкам, должна сделать мото­пехота. Мне не нравился длинный склон, по которому мы в открытую должны были приближаться к противнику.

Меня смутило то, что приказ пришел от командира батальона, а не от командира моей роты с точной поста­новкой задачи, а просто: «Приготовиться к атаке!»

По деревне внизу ударили наши минометы, затем — пехотные орудия. Сейчас последует приказ атаковать. Что я вижу? К нам спокойно, не пригибаясь, идет коман­дир батальона. Ведь достаточно было отправить по­сыльного! Не заходя в укрытие, говорит:

— Вперед, ребята! Чем быстрее окажетесь внизу, тем меньше потерь.

Теперь, по крайней мере, я знаю направление атаки.

— Весь батальон атакует!

Я не вижу никакого батальона, но ведь кто-то должен быть первым. Проклятый длинный склон! Огонь нашей артиллерии бьет пр деревне, а не по лесочку перед ней. По карте я не помню, расположена ли деревня по обе стороны реки или только на одном берегу. А отсюда не видно.

— Давай! Вперед! За мной свиным галопом! Внизу прячемся в лесок! — (Если еще добежим!)

Отделение побежало, но не за мной, а впереди меня. Из-за ран я еле двигался. Санитар-унтершарфюрер был прав: я — «еще та задница!». Я «штурмовал» последним позади моего отделения. Под огнем противника я все-таки обогнал одного стрелка, на мгновение оглянулся: на высоте в полный рост стоял штурмбаннфюрер Кнёх­ляйн, засунув руку за борт прорезиненного плаща, — ну, просто Наполеон!

Перед лесочком — ровный лужок. На полном бегу один из солдат моего отделения подпрыгнул и свалил­ся. Я оглянулся на склон — там лежал мальчишка, кото­рого я обогнал. Несколько часов назад его дали мне в пополнение вместо убитого Хартвига.

Отделение ждало меня. Оно залегло по ямам, запол­ненным водой, и приготовилось вести огонь. Я оглянул­ся на склон, ожидая атакующие роты. Кнёхляйна не было видно. Одни, без всякой связи, мы лежали в густом под­топленном кустарнике. Что дальше? Мы что, предназна­чены для того, чтобы привлечь внимание противника и его огонь, чтобы позволить определить его силы и по­зиции? Чепуха!

Бросить на противника просто так отделение, не по­ставив задачи, не определив рубежи. Где «весь бата­льон», мой взвод, моя рота?

Справа послышался шум боя. Это было как раз там, где пытались прорваться в деревню танки.