Горак выждал, когда все отойдут подальше, и преградил толпе кадетов путь.

— Позор! — воскликнул он. — Все же ясно! Давайте вступим в Дружину. На любых условиях! Чего дожидаться! А не то я, хоть один, да уйду к сербам!

Ему никто не ответил.

Слезак, сжав зубы и ослабев сердцем, шел позади всех к своему бараку. У самого порога он поспешно повернул обратно, услышав, как загалдели его товарищи, войдя в дом. Слезак хотел пойти обратно по опустевшей улице, но остановился, сделав несколько шагов: у него не было сил пройти под окнами «штабного» барака. Он вернулся. Русские часовые, дощатый забор да грязные поля стеснили его со всех сторон. И он стоял, охваченный чувством безвыходности пойманного зверя, которое лишало его сил. Его трясло от яростной злобы на кадетов.

Из комендатуры лагеря вышел эмиссар, на ходу застегивая шинель. Слезак съежился и двинулся прочь, словно бежал от него. Но он слышал за собой, все ближе и ближе, шаги эмиссара. Через некоторое время Слезак сдался, решив пропустить эмиссара вперед. Но тот узнал его, козырнул и, проходя мимо, дружески бросил:

— Зима-то здесь подлиннее пражской, а?

Слезак промолчал, но против воли пошел с ним рядом. Он чувствовал себя беспомощным, словно лист, упавший в безветренный день на дорогу и подхватываемый колесами всех проезжающих экипажей.

— В Одессе скоро весна, — сказал эмиссар и вдруг окинул Слезака испытующим взглядом, повергнув его в еще большую растерянность.

Чтобы хоть как-то ответить на этот взгляд, Слезак еле-еле пробормотал, силясь быть равнодушным:

— А много там чехов?

— Много. Если так дальше пойдет, сербская дивизия станет чешской.

Эмиссар засмеялся и заговорил о чем-то еще, чего Слезак уже не слушал. Его захватила некая мысль, которой он страшился и все же, страшась, отдавался без сопротивления.

— А если подать заявление…

Эмиссар круто остановился:

— Вы хотите к нам?

Резкость движения эмиссара испугала Слезака, и он пошел на попятный:

— Нет, нет!

— Ну хорошо. Что же вам хотелось бы знать?

Слезак ничего знать не хотел. Он только очень заторопился домой, отчаянно заспешил.

Но эмиссар без приглашения пошел с ним вместе.

— О чем же вы все-таки хотели спросить?

У Слезака мысли совсем перепутались.

— Ничего… только… куда вы посылаете из лагерей?

— В Одессу, где находится командование сербской дивизии.

Эмиссар придвинулся к Слезаку и доверительно понизил голос. Глаза его засветились искренностью.

— Послушайте, мог ли бы я ездить по лагерям, если б действительно не чувствовал себя там счастливее? Скажите, что станете делать вы, как рядовые в своей Дружине, если Россия не сегодня-завтра перестанет воевать и утонет в этом хаосе. Сможете ли вы хотя бы попасть домой, в Австрию?

Слезак побледнел, потом вспыхнул. Голос его был еле слышен:

— А если кто-нибудь… предположим, не здоров…

— Если для Австрии вы могли быть в строю, то уж, наверное, сумеете обучать в резервном батальоне сербских солдатиков.

Слезак машинально покачал головой и слабо запротестовал:

— Нет, нет, так я не хочу…

— Я ведь говорю — временно. Если окажетесь пригодны для фронта, переведетесь в полк. Ну, об этом потом. Только — любая служба там гораздо лучше, чем так вот бесцельно и постыдно гнить в лагере для австрияков.

Они стояли посреди дороги лицом к лицу. Эмиссар молча, но упорно смотрел Слезаку в глаза. Слезаку хотелось вырваться из-под его власти, но он боялся сделать шаг, и точно так же боялся, что еще минуту, еще два-три шага, и кто-нибудь увидит его из окна. И он отворачивался, смотрел куда-то в поле, а лицо его медленно заливал румянец.

Тут эмиссар спросил его прямо, с горячей настойчивостью:

— Записать вас?

Слезак испуганно замотал головой, но, несмотря на возрастающее смятение, попросил:

— Подождите…

— Ну, хорошо. Поначалу это всегда кажется трудным. Я знаю. Но на самом-то деле жизнь там куда безопаснее и беззаботнее, чем где бы то ни было сейчас на свете. И совесть спокойна, и на душе хорошо. Приходите завтра в канцелярию, хотя бы просто попрощаться. А теперь проводите меня до ворот!

Слезак, которому после этих слов стало легче, пошел, не сопротивляясь, — лишь бы не отвечать. Но по дороге, с трудом вырывая из груди каждое слово, он все-таки спросил:

— А когда… отправляют желающих…

— Если вы сегодня скажете «да», то, пожалуй, завтра вас освободят и вы уже будете на пути в красавицу Одессу.

Неподалеку от последней сторожевой будки они снова остановились, глядя друг на друга.

— Так что же? — спросил эмиссар.

Слезак молчал под его упорным взглядом.

— Записать?

И тут, краснея все гуще и гуще, с полными горячей влаги глазами, Слезак медленно и нерешительно кивнул. Это было растерянное, беспомощное движение, сердце в последний раз отчаянно вскрикнуло и в последний раз, уже затравленное, пойманное, трепыхнуло крыльями.

Эмиссар просиял и живо, сердечно взял Слезака под руку. И Слезак позволил себя отвести в сторонку, в тихие проулки между бараками. Ему очень нужны были теперь теплые дружеские слова. Нужно было насытить свое иззябшее, потрясенное и голодное сердце описаниями Одессы и новой жизни.

Последние следы нерешительности таяли теперь, как воск в огне.

Уже смело и твердо он вошел в свой барак, где сейчас же к нему обратился Горак:

— Если хочешь идти с нами, подпиши вот это. А не хочешь, скажи прямо. Завтра отсылаем.

Но Слезак спокойно отодвинул бумагу.

— Это все избитые речи. Я знаю свой долг.

И даже не пытаясь что-либо объяснить или помириться, он долго, до самого вечера, на глазах у всех укладывал вещи и жег бумаги.

Все искоса поглядывали на его загадочные действия, строили разные догадки, и наконец Горак не вытерпел; громко и с вызывающей враждебностью, на глазах у всей комнаты, он подошел к Слезаку.

— Ты что, завтра в «штаб» перебираешься?

Слезак даже не посмотрел на него.

— Быть может… Но только после тебя…

На лысине капитана Гасека выступила испарина, когда он узнал о внезапном отъезде лейтенанта Слезака. Лейтенант Гринчук пробормотал под нос ругательство, полное презрения, а потом долго молча ходил от окна к дверям и обратно. Даже лейтенант Крипнер побледнел, когда, после всего случившегося, Гринчук демонстративно отвернулся от него. Один кадет Ржержиха не проявил никаких признаков волнения.