В пику полковнику они потребовали, чтоб Томан с помощью Зуевского послал телеграмму из города, причем еще и в редакции московских газет.

— Мы еще об этом потолкуем! — грозили они, утешая друг друга.

— Эмиссар приехал!

Услыхав это, поручик Слезак, у которого словно морозом схватило затылок, выбежал вон. Покой, разлитый по полям, как бы отрицал беспокойство лагеря и вместе с тем пугал угрюмой загадочностью, скрывая что-то за горизонтом.

Взгляды кадетов, вспыхнув при этом известии, сталкивались на миг и тотчас разбегались.

Газеты сегодня нагромоздили уже столько новостей! Да еще лейтенант Томан принес письмо от Бауэра, в котором тот сообщал о торжественной отправке с хутора Обухове первых чешских военнопленных, которые, таким образом, выполнили свой национальный долг. А вечером местный исполнительный комитет должен был принять депутацию чешских военнопленных. Уже пришел конвойный, чтоб сопровождать депутатов, — он пришел пораньше в надежде на угощение и теперь дожидался у двери, И вот в последнюю минуту еще эта весть — эмиссар приехал!

Однако вскоре оказалось, что это эмиссар сербской армии, которого революционные события застигли в пути. Переполох же среди пленных чехов возник потому, что сербский эмиссар был родом чех [208].

Вечер, синий от последних сугробов; деревянный тротуар гудел и поскрипывал под ногами, дома, закутавшись в сумрак, с любопытством глядели освещенными окнами на улицу.

Сердца трех депутатов, словно накрахмаленные по такому торжественному случаю, замирали. Лейтенант Фишер даже в темноте ощущал на груди красный бант, который он прикрепил по примеру Томана, в надежде способствовать успеху дела. Один лейтенант Петраш от красного банта принципиально отказался. Он и сейчас подтрунивал над Фишером, но в шутках его чувствовалась нарочитость, и они не принимались. Петраш замолк, едва завидев высокие окна городской управы.

Кто-то, укрытый в темноте за дверью, видимо, дожидался их: двери открылись прежде, чем они прикоснулись к ручке. За дверями оказался знакомый Томана, рабочий Шилов, который с готовностью пошел впереди, показывая дорогу. Он заметно волновался, по лестнице поднялся чуть ли не бегом, а когда все вошли за ним в побеленную комнату ожидания, со скамьями и деревянной вешалкой, попросил:

— Пожалуйста, раздевайтесь, господа. У нас так… запросто.

И улыбнулся всем добрыми глазами:

— Простите, минуточку, минуточку.

Он исчез за обитой дверью. Послышался грохот передвигаемых стульев и голоса с начальственными нотками. Когда все стихло, двери открылись, и Шилов церемонно объявил:

— Исполнительный комитет просит.

Он кивнул солдату, как своему, и закрыл дверь за спиной депутации, а сам поспешил в конец большого зеленого стола. Стол занимал всю заднюю часть комнаты, и за ним, как судьи, сидели члены местного исполнительного комитета. Лампа, сиротливо висевшая теперь низко над серединой комнаты, в которой наспех сделали перестановку, раскачивалась. По доскам пола вперед и назад скользил круг света, окруженный расплывчатой тенью.

Когда Петраш, дойдя до середины комнаты, оказался как раз под лампой, Мартьянов, занимавший место в центре зеленого стола, встал. Остальные остались сидеть. Агроном Зуевский, сосед Мартьянова, любезно улыбался.

В выжидающей тишине раздался голос Петраша, который держал в руке свернутый трубкой адрес. Свет лампы, покачивавшейся теперь уже почти незаметно, падал ему на голову, высвечивая кожу черепа сквозь редкие волосы, и видно было, как он вспотел во время своей речи.

— Мы пришли от имени здешних чехов, пленных чешских офицеров и солдат, как представители славянского чешского народа, который все еще дожидается освобождения из австрийской тюрьмы народов, чтобы в этот исторический час сказать вам о своем сочувствии. Мы пришли поздравить русский народ. С искренней радостью приветствуем мы спасение государственного порядка. Мы верим, что роковой развал великой славянской империи, который еще недавно ставил под угрозу лучшие надежды славянства, никогда больше не произойдет. Признаемся, мы испытывали опасение за Россию и порой даже начинали терять веру в нее. И мы вздохнули с облегчением, когда прочли, что восстание прошло спокойно, удачно и достойно. В час величайшей опасности русский народ сумел собраться с духом и тем доказал свою жизнеспособность. Русский народ показал, что желает твердой власти и стремится к победе. И он проложил уже путь к этой победе дисциплинированностью своей удивительной революции. Это поставило его во главу всех цивилизованных наций. Лучшие люди, возглавившие движение как в столице, так и здесь, на наших глазах доказали, что они способны сплотить вокруг себя весь русский народ, начиная сверху и кончая низами. Мы счастливы, что в этот момент вы преодолели проклятье разобщенности, свойственное славянам, и что ныне в ряды борцов за благо великой России дружно становятся все ее сыновья, от великого князя и до рабочего. Ваша победа будет и нашей победой. Чехи и словаки, находящиеся в России, всегда — даже при старом правительстве — предлагали свою долю участия как в работе, так и в жертвах, которые нужны России и славянству, — вплоть до вооруженной борьбы на фронте. Пленные чехи всегда хотели для себя свободы, которая позволила бы им заняться полезным трудом, вместо того, чтобы предаваться бесполезному безделью в лагерях военнопленных. Ныне же мы тем более отдаем себя, все свои силы и способности, в распоряжение русского народа, и вас, представителей его воли, просим удовлетворить нашу просьбу. Мы верим, что новое правительство осуществит наши надежды на создание чехословацкой армии и позволит нам вместе с русскими войсками сокрушить на веки веков жесточайшего врага всего славянства. В знак нашей преданности и в память о великих днях, которые мы переживаем вместе с вами, примите, многоуважаемые господа, наш адрес.

Всю эту тщательно выученную речь Петраша Мартьянов выслушал в неподвижности, изображая глубокое внимание. Приветливо светились глаза Зуевского. Учитель Галецкий на левом конце стола смотрел как бы с подозрительностью — то куда-то в пространство, то — искоса на оратора. Русский поручик на противоположном конце почему-то все время смущался. А Шилов, последний в ряду, все переводил свои ласково-внимательные глаза с одного церемонного лица на другое и с нежностью смотрел на губы Петраша. Когда Петраш кончил говорить и протянул председателю исполнительного комитета через стол свой адрес, Шилов вскочил, чтоб помочь ему, и вместе с адресом перенес на Мартьянова всю свою ласковую внимательность.

Мартьянов взял свернутый адрес и ответил:

— Исполнительный комитет, как временный страж революционного порядка и представитель местной власти, благодарит вас.

Потом он развернул бумагу и передал ее Зуевскому. Пока адрес ходил вдоль стола, короткую речь от партии социалистов-революционеров произнес Зуевский. Он явно был утомлен, говорил вяло, и слушали его рассеянно.

После него от русской интеллигенции взял слово директор гимназии Дергачев, и только его выступление удивило, воодушевило и по-настоящему захватило чешскую депутацию.

— Тысячи чехов, — говорил Дергачев, обращаясь к членам исполнительного комитета, — уже борются в рядах русской армии, тысячи их работают на заводах, изготовляющих вооружение для русской армии. А чешская разведывательная служба покрыла себя неувядаемой славой.

Потом он довольно обстоятельно говорил о чешской истории, о святом Вацлаве и Яне Гусе и в конце, обратившись к депутации, заявил:

— Дорогие наши гости, славянские братья. Свободный и сильный народ русский, познавший свободу, но может понести поражения. Он завершит свою победу и внутри страны, и на фронтах. Свободная же Россия освободит и порабощенных ныне, обретающихся во тьме, славян!

Депутаты, слушая такие слова, только покашливали да сморкались от волнения.