— О чем слышишь.

Райныш ухмыльнулся. Медленно прошелся он от стены к стене, поднял полено и со всего размаху кинул его в огонь. Из печи вылетели горящие угольки, сухое полено сразу же с треском вспыхнуло.

— А помнишь, какая она была?

Гофбауэр тихо улыбнулся, вспомнив первую встречу с Барыней. Он подтащил собаку за лохматый загривок, приласкал.

Вдруг Райныш решительно глянул ему в глаза.

— Подержи-ка ее!

— Рехнулся, что ли!

Гофбауэр вспыхнул и тоже встал.

— Держи, говорю! Нас объедала — теперь мы ею наедимся.

Гофбауэр все еще держал суку за мохнатую шерсть, тянул к себе, словно собираясь ее защищать. Собака, играя, легонько хватала его зубами за руку.

— Она прибежала попрощаться с тобой. Как ты можешь?

— Я тебе покажу как! Держи ее!

Гофбауэр отпустил собаку.

— Держи! — закричал Райныш, замахнувшись тяжелым поленом.

Гофбауэр с невольным испугом оглянулся на окно. Оно все было затянуто седым льдистым инеем. За слоем, инея — плотно закрытые ставни. Гофбауэр слышал, как колотится его сердце.

Одной рукой он обнял Барыню за шею. Собака, нерешительно уклонявшаяся от Райяыша, благодарно и преданно заглянула Гофбауэру в глаза.

— Нет, оставь ее! — внезапно и решительно сказал Гофбауэр.

— Держи как следует! И не подставляйся! — сурово приказал Райныш.

Руки у него задрожали от бешенства.

— Хватай ее! Хватай, говорю, — не то руки перебью!

Гофбауэр машинально прижал мягкое и теплое тело к земле. Собака легла охотно, задрала ноги и, крутя головой, мягко покусывала Гофбауэра за руки. Вдруг она дернулась и изо всех сил стала вырываться. Гофбауэр прижал ее покрепче — она лизнула ему руку.

— Проклятая! — в отчаянии выдохнул Гофбауэр и выпустил ее.

Собака в приливе благодарности радостно прыгнула ему на грудь. Гофбауэр откинулся назад и вдруг, отвернувшись, в ярости слепо пнул ее ногой.

— Позор, солдат! — захохотал за его спиной Райныш.

— Если б это был…

— Двуногий трусливый пес… вроде тебя, так, что ли?

И Райныш изо всех сил метнул тяжелое полено в темный угол, куда спряталась Барыня: тьма взорвалась жалобным воем. Тесное помещение, казалось, рухнет под напором исступленного звериного вопля — и Райныш кинулся к двери.

Гофбауэр, вскочивший в испуге, тоже метнулся к двери, и там оба столкнулись. Один и тот же страх отбросил их назад, Гофбауэр обеими руками зажал собаке пасть, измазавшись ее слюной.

Но Райныш молча взял новое полено и, отпихнув Гофбауэра, саданул по темной массе на полу. Теперь он бил уже сосредоточенно, стараясь попасть по голове, но потом ярость и страсть овладели им снова, и он бил, не помня себя, пока собака не затихла окончательно.

— Баба! — сказал он тогда Гофбауэру, тяжело дыша, и отбросил окровавленное полено.

Он смотрел на друга с презрением, однако руки у него тряслись.

Весь потный, он опустился на лавку, нечаянно сбросив шайку, и она с грохотом покатилась по дощатому полу. Гофбауэр испуганно подхватил ее. Оба прислушались, повернув лица к дверям и окну, а потом громко расхохотались и сели рядом на лавку.

— Я нынче за кусок мяса родного брата убью, — сказал Райныш и опять засмеялся, свирепости в его тоне не слышалось. — Герой! Ты что глаза вытаращил? Собачьего гуляша не пробовал? Даю тебе сегодня прощальный банкет. Сдирай шкуру! — приказал он Гофбауэру.

Пока тот отыскивал в куче своего тряпья карманный нож, Райныш поспешно оделся и осторожно вышел из бани. Вернулся он с солью, свежим хлебом и с плиткой черного прессованного чая. Он потратил на это все оставшиеся деньги.

В предвкушении горячего мясного блюда друзья расшалились. Балагуря, они отыскивали шайку, в которой сидела Елена Павловна.

— Это будет вместо пряностей!

Налили в шайку воду, поставили на горячие угли и стали в соленой воде варить собачье мясо. Печь обдавала их непереносимым жаром, пот лил с них ручьем, и в конце концов им пришло в голову раздеться донага. Они даже пару поддали, — вода в кадке еще оставалась, — и вымылись. Потом этой использованной водой тщательно вымыли окровавленный пол. Шкуру и все остальное сожгли в печи.

Хлеб разделили на две равных части, а одно местечко на лавке назвали праздничным столом. В жестяном помятом ковше, из которого поливали спины моющимся, поставили чай.

— А какая была! — весело воскликнул Райныш, ставя на лавку клокочущее варево.

Они уселись на лавку верхом друг против друга. Первые куски клали в рот со всей торжественностью. От радости они сделались как пьяные, то и дело выкрикивали:

— А ну, еще водички!

— Подошлите-ка сюда вон ту блондиночку!

Райныш с полным ртом запел:

И добавил от себя на какой-то неопределенный мотив:

— Как сказать! Что за рай без Евы!

— Для двух Адамов — две Евы!

— Хватило бы и одной!

Тщедушный Гофбауэр — кожа да кости — величественно раскинул руки.

— Полцарства за беленькое мыльце!

— Куда тебе, старый скелет! Что это на тебя сегодня наехало! Ну тебя! И вообще — что за царство? Здесь, брат, республика! К тому же я люблю черненьких!

— Тогда говори ты! За торжественной жратвой господа всегда произносят речи.

Гофбауэр встал и, надменно откашлявшись, сделал широкий жест:

— Голодные всех стран… соединяйтесь!

— И жрите!

От буйного веселья они уж и не знали, что бы им еще выкинуть, чтоб блаженство было полнее. Взяли две шайки, наполнили их теплой водой и уселись в них.

— Вот в этой она сидела! — закричал вдруг Гофбауэр. — Смотри-ка, смотри!

— Да нет! Вот где ее следочки! — отвечал Райныш.

Дружно пили из мятого жестяного ковша чай, пахнувший махоркой. Сначала ели жадно, но быстро насытились невкусным мясом и вскоре не в состоянии были даже глядеть на него. Осталось еще много.

— Это тебе завтра на дорогу, — сказал Гофбауэр.

Но Райныш, которого уже мутило от пресыщения, только рукой махнул.

— Возьми себе! Я с завтрашнего дня в первой же деревне буду есть по-человечески.