– Мы хлопали в ладоши и пели вместе с ней, Ваше преосвящ...

«Да, да... Расскажи еще, что было потом... У тебя ведь неплохой буравчик, мой добрый хряк! Недаром ты так красноречив! Помню, помню твою потную задницу, которой я старалась не касаться руками, когда ты сопел мне в ухо... Если бы только ты, Ваше преосвященство, не осрамился тогда на глазах у всей подгулявшей братии! Что я не сделала тогда с твоей ветошкой, чтобы она развернула свой узелок?... Кабы мне это удалось – была бы сейчас цела и невредима... Цела и невредима... Господи! Ну, хоть на час, хоть на минуту, приведи ко мне Его! Я же должна сказать ему...»

– Почтенная Лукреция, расскажите нам, как ведьма околдовала вашего сына!

– ...

– Что же вы молчите, добрая женщина? Почему вы все молчите? Или эта... Это адское отродье подшило вам языки?...

– Мой сын... Мой... сын...

– Не плачьте. Когда, как не сейчас, вы сможете поквитаться с этим порождением мрака?

– Это не вернет мне моего мальчика, Ваше преосвящ...

– Но это покарает убийцу!

– Она не убивала его, Ваше прео... Вы ведь знаете, что он повесился сам, и я по сей день хлопочу, чтобы его разрешили перенести на христианское кладбище...

– Что вы говорите? Вы норовите оправдать ведьму, которая приворожила к себе вашего сына и довела его до гробовой доски?

– Нет, Ваше пр... Он... Он...

– Ну же!

– Он просто любил ее. А она была к нему равнодушна.

«Да. Бедный мальчик, как я просила его не делать глупостей! И как он старался не делать их... До последнего... До последнего... Не надо было ласкать его тогда, в хлебном амбаре... Да ведь я и не ласкала... Просто позволяла ему делать все, что заблагорассудится... Почему я должна отвечать за то, что ему заблагорассудилось так полюбить меня... Почему... Господи! Ну, где же Он? Я должна успеть сказать ему, что...»

– Высочайшим повелением духовного суда мы приговариваем ведьму к испытанию водой. Будучи брошена в оковах в воду, она либо утонет, и тогда мы погребем ее, как благочестивую женщину, либо всплывет, и тогда мы подвергнем ее казни без пролития крови на медленном огне. Аминь!

«Не всплыву я. Ой, не всплыву... Ты, может, и всплыл бы, кусок говна в рясе, а мне не удастся... Что я вам сделала? Я всегда любила, и, если Он был далеко, я любила того, кто ближе... Кто смеет упрекнуть меня в этом? Ты, похотливый злобный старик? Или ты, прыщавый дрочила? Не вам ли досталось то, о чем вы мечтали своими бессонными ночами? Так за что же меня так ненавидеть? За что убивать меня? За что убивать меня, не дав напоследок поговорить с любимым? Куда вы спрятали Его? Я устану ждать его на небесах... Я ведь должна сказать Ему, что у старухи Марты...»

...И все-таки, им удалось встретиться еще раз. Когда Ее несли топить, Он держал ее за ногу. Не за ту, пальцы которой так любил целовать, а за вторую, которую прежде нежно называл Горничной... Горничной при Хозяйке... Процессия двигалась медленно, горели факелы, булькали молитвы, но Ей было не до этого. Все оставшиеся силы Она тратила на то, чтобы не раскрыть рта и не сказать Ему, что у старухи Марты уже третий год живет смешной курносый мальчишка...

– Идеальных любовников не бывает, – сказал Он.

– А как же ты? – спросила Она с той улыбкой, от которой у него в нижних чакрах всегда начиналось сейсмическое беспокойство.

– Я – не идеальный любовник. Потому что тебе со мной плохо...

– Мне с тобой хорошо.

– Врешь...

– Хорошо. Вру. Тогда скажу так. Мне плохо с другими...

– На безрыбье...

– Ну что ты говоришь! Стала бы я с тобой встречаться столько времени...

И вправду, подумал он, не стала бы. Он положил руку на талию этой рыжей бестии, в тысячный раз удивляясь, откуда она взялась такая – с глазами Пьеро и телом цирковой акробатки. Странная, похожая на ведьму, она еще и окружала себя всякими тварями – змеями, крысами... Музыкантами, поэтами... Гибкая, как собственное настроение, она вся состояла из капризов. Иногда Он ненавидел ее за это, но гораздо чаще заводился с пол-оборота, увидев знакомую гримасу...

Он продолжил тему:

– Просто пляж длинный, а рыбы нет и нет, вот ты и идешь, в чем мать родила, с крабом на поводке...

– Ну, на тебя-то поводок не нацепишь...

– Это точно, – самодовольно усмехнулся он. Подумалось при этом совсем другое.

– А ведь у нас уже и прошлое есть... Маленькое такое, игрушечное прошлое... Может, оно и есть – поводок, на котором одни люди водят других?

– Да, пожалуй...

Прошлое... Кусок зимы – с торчащей из-под снега ржавой арматурой фонарей... Первое знакомство... Тусовки, бары... Карикатурная драка с соперником на льду, когда оба попадали прежде, чем успели замахнуться... Ночи – одна за другой – сначала обычные, дежурные, потом странные, со слезой... Эта ее вечная холодность, обидная вежливость восковой куклы, позволяющей делать с собой все, что угодно... Истерики и беззаботная веселость, плетущиеся на Пик Весны, как альпинисты в связке... Холодная Москва... Ледяной Питер... Пустое купе, и этот непонятный разговор про безумие, про болезнь, про неправильность... Да. Какое-никакое, а прошлое у них есть. И его поводок натянут, как струна... То ли один слишком стремится вперед, то ли второй еле переставляет ноги... Да и кто кого ведет? Может, кто-то третий, невидимый, ведет обоих, стравливая, как лаек на Юконе...

– И все же, идеальных любовников не бывает...

– Да уж... – она потянулась за сигаретой, сделала хороший глоток вина и, глядя в сторону, проронила:

– Знаю одного, не больше...

Ревность обожгла Ему пах. Его ванька выставил голову из-под простыни, как половой – из-за стойки – при звуках блевотины.

– И кто же это? – спросил он деревянным голосом мужа из анекдотов.

– Схожу, сделаю кофе, – сказала она, потягиваясь. Встала и с улыбкой посмотрела на него.

– И все-таки? – спросил Он у ее рыжего, пушистого паха...

– И все-таки я сделаю кофе. Надоело пить вино... Ты такой смешной сверху, укрылся бы, что ли... – все это было сказано странным, неузнаваемым голосом. Капелька пота, скатившись по ее животу, повисла на волосе елочным украшением.

– Мне – чай, – сказал он и повернулся к стене.

– Все равно ведь не будешь его пить, пока вино не кончилось... Ладно, сделаю... Ты его знаешь. И никогда не стал бы ревновать, честное слово!

– Да уж. Нашла тоже ревнивого... Ладно, не надо чаю... Ложись, рассказывай... – Он изнемогал от ревности. Заболело сердце, Иван Иваныч стоял, как флагшток для белого полотнища капитуляции...

Она послушно легла рядом.

– Я могу его позвать... – буднично сказала Она.

– Что?! – Он заставил себя улыбнуться, и только ладонь со впившимися в нее когтями знала, чего ему это стоило... – Он что же, в шкафу прячется?...

– Нет. В соседней комнате.

– Блядь... – Он задрожал, как от холода. – Ну, зови, что ли...

– Хорошо. Граф!

Из маленькой комнаты раздались кавалерийские звуки, и в комнату с радостным пыхтением ворвался Граф, спугнув из-под ног небольшого удава и заставив крысу пройтись колесом по квадратной клетке.

Граф был красавец. Неизвестно, где его носило в предыдущих воплощениях, но можно уверенно сказать одно – ниже капитанского чина он не опускался и нигде, кроме кавалерии, не служил. Это был громадный тигровый дог, добродушный к людям и беспощадный ко всем остальным тварям.

Он уставился на Графа, и услышал, как в мозгу сухо щелкнул перегоревший предохранитель. Граф, между тем, деловито обнюхал гостя и, подойдя к хозяйке, сложил свою былинную голову ей на бедро.

– А где же идеальный любовник? – спросил Он, пытаясь соединить в мозгу обугленные провода.

– Вот он, – просто сказала Она. – Мой Граф.

– Вот как? – Он хлебнул вина, закурил. – И как же он с тобой справляется?

– По-разному... – Она нервно рассмеялась. – Но обычно хорошо...

– И как это у вас происходит? – спросил он и неожиданно ощутил, что дал течь в самом неожиданном месте. Организм уже не справлялся с накатившим возбуждением.

– Показать?

– Покажи... те... Покажите...

Она затушила свою сигарету и, неотрывно глядя Ему в глаза, позвала:

– Граф! Иди к мамочке!

Пятнистое чудовище покосилось на гостя гусарским взглядом и, решив видимо, что он – не помеха, встало на все четыре ноги. Она раздвинула свои божественные, античные, мраморные – и псина припала к ее вторым устам, лакая из них шумно, как из миски. Его огромная голова занимала почти все свободное пространство между ее коленок, мощный торс поднимался сзади, как горный хребет. Хвост, натурально, вилял из стороны в сторону, и Он нашел в себе силы улыбнуться этому.