Я стала искать травмы, которые он мог получить, пытаясь оказать сопротивление. Стараясь не касаться идущих к нему трубочек и проводков, я машинально взяла его руку и не замечала этого до того момента, пока его рука не сжала мою. Такие рефлексы нередки при смерти головного мозга. Это похоже на то, как младенец хватает вас за палец, — рефлекс, совершенно не имеющий отношения к умственному процессу. Я осторожно отпустила его руку и глубоко вздохнула, ожидая, пока стихнет душевная боль.

— Что-нибудь обнаружили? — поинтересовалась сестра.

— Тяжело осматривать при таком обилии трубочек и проводков, — ответила я.

Она поправила ему повязку и укрыла простыней до подбородка. Я сняла перчатки и бросила их в урну. В этот момент вернулся Трент, в его взгляде было некоторое беспокойство.

— Никаких татуировок, — выпалил он, с трудом переводя дыхание, словно до кафетерия и обратно он бежал. — Ни родимых пятен, ни шрамов.

Несколько минут спустя мы уже направлялись к автостоянке. Солнце то выходило, то пряталось, ветер кружил крохотные снежинки. Прищурив глаза от ветра, я посмотрела на поток машин на Форест-авеню. У многих автомобилей на радиаторах были рождественские венки.

— Я думаю, вам следует быть готовым к тому, что он, скорее всего, умрет, — сказала я.

— Если бы я знал, я не стал бы тревожить вас со своими просьбами приехать. Черт возьми, холодно.

— Вы правильно поступили. Через несколько дней его раны выглядели бы совсем по-другому.

— Говорят, весь декабрь будет такой. Холод собачий, много снега. — Он посмотрел на дорогу. — У вас есть дети?

— Племянница, — ответила я.

— У меня два мальчика. Одному из них тринадцать.

Я достала ключи.

— Моя машина здесь, — сказала я.

Трент кивнул, провожая меня. Он молча наблюдал, как я открывала свой серый «мерседес». Когда я садилась и пристегивала ремень, он внимательным взглядом окинул обитый кожей салон машины, затем оценивающе осмотрел ее всю, словно это была шикарная женщина.

— А что насчет вырезанной кожи? — спросил он. — Вы не сталкивались с чем-то похожим?

— Возможно, мы имеем дело с кем-то, кто предрасположен к каннибализму, — ответила я.

Вернувшись в офис, я просмотрела почту, подписала стопку результатов лабораторных заключений, наполнила свою чашку жижей, оставшейся на дне кофеварки, и не произнесла ни единого слова. Когда я сидела за столом, Роуз появилась настолько бесшумно, что в первый момент я и не заметила бы ее, если бы она не положила газетную вырезку на журнал для записей, где уже лежало несколько других.

— У вас усталый вид, — сказала она. — Когда вы приехали сегодня утром? Прихожу — кофе сварен, а вас уже нет.

— В Энрико тяжелый случай, — ответила я. — Мальчик, который, вероятно, поступит к нам.

— Эдди Хит.

— Да, — удивленно подтвердила я. — Откуда вы знаете?

— О нем тоже написано в газете, — ответила Роуз, и я обратила внимание, что у нее новые очки, делавшие ее аристократическое лицо менее высокомерным.

— Мне нравятся ваши очки, — заметила я. — Гораздо лучше, чем те, что сидели на кончике носа, как у Бена Франклина. Так что там про него?

— Не много. В статье написано лишь о том, что его нашли неподалеку от Паттерсон-авеню и что его ранили. Если бы мой сын был маленьким, я бы ни за что не позволила ему разносить газеты.

— На Эдди Хита напали, не когда он разносил газеты.

— Все равно. Я бы не разрешила, тем более в такое время. Значит, так, — она дотронулась пальцем до носа, — Филдинг внизу на вскрытии, Сьюзан повезла пробы мозга на исследование. Кроме этого, пожалуй, больше ничего не произошло, если не считать вышедшего из строя компьютера.

— И он все еще не работает?

— Кажется, им занимается Маргарет, и уже почти все в порядке, — сказала Роуз.

— Хорошо. Когда он заработает, мне нужно, чтобы она кое-что для меня поискала. По кодам — раны, увечья, каннибализм, укусы. Возможно, даже шире — вырезанный, нома, плоть, различные варианты сочетаний с этими словами. Можно попробовать расчленение, но, похоже, это не совсем то, что нам нужно.

— В какой части штата и в какой отрезок времени? — спросила Роуз, делая для себя пометки.

— Весь штат за последние пять лет. Меня, в частности, интересуют случаи с детьми, но не только. И попросите ее заглянуть в травматологическую регистрацию. В прошлом месяце на одном из совещаний я разговаривала с их директором, и он просто горел желанием поделиться с нами своими данными.

— То есть вы хотите, чтобы мы проверили и тех, кто выжил?

— Если можно, Роуз. Давайте посмотрим, нет ли чего-нибудь похожего на случай с Эдди Хитом.

— Я сейчас скажу Маргарет и узнаю, сможет ли она начать, — сказала моя секретарша, направляясь к двери.

Я стала просматривать статьи из утренних газет, приготовленные ею для меня. Как и следовало ожидать, сильно раздувалась история с кровотечением, якобы начавшимся у Ронни Уоддела «из глаз, носа и рта». В «Амнести интернэшнл» говорилось, что его казнь была ничуть не менее бесчеловечной, чем убийство. Представитель Американского союза борьбы за гражданские свободы заявлял, что «поломка электрического стула, вероятно, причинила Уодделу нечеловеческие страдания», и далее сравнивал это с казнью во Флориде, где во время первого применения синтетических губок у осужденного вспыхнули волосы.

Засовывая газетные статьи в дело Уоддела, я пыталась представить себе, кого на этот раз вытащит из своей шляпы «воинственный фокусник» Николас Грумэн, адвокат Уоддела. Наши столкновения, хотя и не очень частые, стали традиционными. Как мне уже стало казаться, в его планы входило подвергнуть сомнению мою профессиональную компетентность и в общем дать мне самой понять, насколько я глупа. Однако меня больше беспокоило, что Грумэн не подавал никаких признаков того, что помнит меня как одну из своих студенток в Джорджтауне. Тут надо признать, что первый год я занималась довольно халатно, единственный раз получила «хорошо» и пропускала занятия по общему праву. Я никогда в жизни не забуду Николасв Грумэна, и мне казалось несправедливым, если он вдруг забыл меня.

Он дал о себе знать в четверг, вскоре после того, как мне сообщили о смерти Эдди Хита.

— Кей Скарпетта? — раздался в трубке голос Грумэна.

— Да. — Закрыв глаза, я почувствовала по давлению на них приближение грозы.

— Это Николас Грумэн. Я просмотрел заключение о вскрытии мистера Уоддела, и у меня появилось несколько вопросов.

Я молчала.

— Я говорю о Ронни Джо Уодделе.

— Чем могу быть полезна?

— Начнем с его так называемого «почти трубковидного желудка». Весьма любопытное описание, между прочим. Интересно, это ваше собственное изобретение или настоящий медицинский термин? Следует ли мне полагать, что мистер Уоддел не ел?

— Не могу сказать, что он совсем ничего не ел. Но его желудок сжался. В нем было пусто и чисто.

— А вам случайно не говорили, что он вдруг объявил голодовку?

— Мне об этом не сообщали.

Я взглянула на часы и от света почувствовала резь в глазах. Аспирин у меня кончился, а другое лекарство осталось дома.

Я услышала шелест страниц.

— Здесь написано, что вы обнаружили ссадины на внутренней стороне рук, обеих рук, — продолжал Грумэн.

— Совершенно верно.

— А что имеется в виду под внутренней стороной?