— В двух кварталах, и Эдди часто ходил туда. Продавцы знают его по имени.

— Во сколько его видели в последний раз?

— Около половины шестого. Он пробыл в магазине несколько минут и ушел.

— К тому времени уже стемнело, — заметила я.

— Да. — Трент смотрел, как вертолет, все уменьшаясь, точно белая стрекоза, глухо стрекотал среди облаков. — А приблизительно в половине девятого патрульный офицер, осматривая дворы зданий на Паттерсон-авеню, наткнулся на мальчишку, которого прислонили к мусорному контейнеру.

— У вас есть фотографии?

— Нет, мэм. Когда офицер понял, что мальчик еще жив, первой необходимостью было оказание срочной помощи. Снимков у нас нет. Но у меня есть подробное описание, составленное со слов того офицера. Мальчик сидел прислоненный к контейнеру с прямыми вытянутыми вперед ногами, опущенными вниз руками, наклонив голову вперед, абсолютно голый. Его одежда лежала возле него на тротуаре вместе с сумкой, в которой были грибная подливка и батончик «сникерса». По нашим предположениям, он мог находиться там от нескольких минут до получаса, при температуре минус два.

Рядом с нами остановилась машина «скорой помощи». Хлопнув дверями, санитары со стуком поставили носилки на землю и покатили какого-то старика через самооткрывающиеся стеклянные двери. Мы молча пошли вслед за ними по ярко освещенному коридору, в котором стоял запах антисептика. Мимо нас сновали медицинский персонал и пациенты, удрученные тем, что им было суждено сюда попасть. Пока мы поднимались в лифте на третий этаж, я поинтересовалась насчет улик.

— Что с его одеждой? Пулю извлекли? — спросила я Трента, когда двери лифта уже открылись.

— Его одежда у меня в машине, и я собираюсь отвезти ее сегодня днем в лабораторию. Пуля еще у него в голове. До нее пока не добрались. Я очень надеюсь, что они хорошо обработали раны.

Детская реанимация находилась в конце начищенного коридора. Окошки двойных деревянных дверей были закрыты цветной бумагой с картинками. Внутри небесно-голубые стены украшала радуга и над гидравлическими кроватями в восьми палатах, расположенных полукругом перед постом, где дежурят медсестры, висели игрушечные звери. Перед мониторами сидели три молодые женщины. Одна из них что- то набирала на клавиатуре, другая разговаривала по телефону Стройная брюнетка в красной вельветовой куртке и свитере с высоким горлом представилась нам старшей медсестрой, когда Трент объяснил ей, зачем мы пришли.

— Врача еще нет, — словно извиняясь, сказала она.

— Нам нужно только взглянуть на раны Эдди. Мы недолго, — ответил Трент — Его семья все еще здесь?

— Они были с ним и всю ночь.

Мы последовали за ней через мягко освещенное помещение мимо каталок и зеленых кислородных баллонов, которые бы не стояли возле комнат маленьких детей, если бы мир был таким, каким он должен быть. Дойдя до палаты, где лежал Эдди, медсестра вошла внутрь, почти полностью закрыв за собой дверь.

— Всего на несколько минут, — услышала я, как она говорила Хитам. — Только для осмотра.

— А это еще что за врач? — спросил отец неуверенным голосом.

— Это хороший специалист по травмам. Она вроде полицейского врача. — Медсестра предусмотрительно не назвала меня суд мед экспертом и, тем более, коронером.

— А, это для улик, — после некоторой паузы тихо сказал отец.

— Да-да. Может, хотите кофе? Или что-нибудь перекусить?

Из палаты появились родители Эдди Хита. Оба были весьма полными, в мятой после сна одежде. В их глазах я увидела такое отчаяние, которое разве что сравнимо с отчаянием людей, которым вдруг сказали, что сейчас вот-вот настанет конец света. И когда они посмотрели на нас полным боли взглядом, мне страшно захотелось сказать что-нибудь такое, от чего бы им хоть немного стало легче. Успокоительные слова так и застряли у меня в горле, пока супруги проходили мимо.

Эдди Хит лежал на кровати неподвижно, с перевязанной головой, капельницей и вентилятором, обеспечивавшим подачу воздуха в легкие. Его лицо было молочно-белым, лишенным даже намека на юношеский пушок, в приглушенном свете тонкая пленочка его век казалась сизовато-голубой. Он еще не вышел из того подросткового возраста, когда мальчикам свойственны пухлые губы, нежность черт и ангельский голос. У него были тонкие руки, и под простыней вырисовывались контуры хрупкого тела. Только непропорционально большие кисти рук, изрисованные сосудами, свидетельствовали о его принадлежности мужскому полу. Он не выглядел на тринадцать лет.

— Ей необходимо осмотреть плечо и ногу, — тихо сказал Трент медсестре.

Она достала два комплекта перчаток — один для себя, другой для меня, — и мы их надели. Мальчик лежал голый под простыней, в складках кожи и под ногтями осталась грязь. Пациенты, состояние которых нестабильно, не могут быть тщательно вымыты.

Трент напрягся, когда сестра начала разбинтовывать раны.

— Господи, — еле слышно вырвалось у него. — Сейчас они кажутся еще страшнее, чем вчера вечером. О Боже. — Покачав головой, он отступил на шаг назад.

Если бы мне кто-то сказал, что на мальчика напала акула, мне показалось бы это весьма правдоподобным, но ровные края ран свидетельствовали о том, что они были нанесены каким-то инструментом типа ножа или бритвы. Куски кожи размером с заплату на локоть были вырезаны с правого плеча и внутренней части правой ноги в области паха. Я раскрыла свой медицинский чемоданчик и, достав линейку, измерила раны, не дотрагиваясь до них, а затем сфотографировала.

— Посмотрите на эти порезы по краям, — показал Трент. — Это о них я вам говорил. Он будто вырезал на коже какую-то фигуру, а потом ее отрезал.

— Вы не обнаружили анальных разрывов? — спросила я медсестру.

— Когда я измеряла ректальную температуру, я ничего не заметила, и, когда его интубировали, тоже никто ничего особенного не увидел. Еще я осматривала его на предмет переломов или гематом.

— А татуировки?

— Татуировки? — переспросила она, словно ничего подобного до этого не слышала.

— Татуировки, родимые пятна, шрамы. Что-нибудь такое, что кому-нибудь могло понадобиться по какой-то причине удалить, — пояснила я.

— Понятия не имею, — неуверенно произнесла медсестра.

— Пойду спрошу у его родителей, — вызвался Трент, вытирая пот со лба.

— Они, возможно, в кафетерии.

— Я их найду, — бросил он уже на ходу.

— Что говорят его врачи? — спросила я медсестру.

— Состояние критическое, рефлексы отсутствуют, — заявила она абсолютно бесстрастным голосом.

— Можно посмотреть, куда попала пуля? — поинтересовалась я.

Она ослабила повязку на голове мальчика и приподняла марлю, чтобы мне стала видна маленькая черная дырочка с обожженными краями. Рана проходила сквозь правый висок немного вперед.

— Через лобную долю? — спросила я.

— Да.

— Ангиографию делали?

— Кровообращение полностью нарушено из-за опухоли. При электроэнцефалографии активность отсутствует, теплового рефлекса нет, биопотенциалы мозга не определяются.

Она стояла с противоположной стороны кровати, руки в перчатках, и ровным монотонным голосом продолжала перечислять, какие тесты и процедуры были проведены с целью уменьшения внутричерепного давления. Проработав в свое время в «скорой помощи» и реанимации, я прекрасно понимала, что проще формально выполнять свои служебные обязанности по отношению к тем пациентам, которые не приходят в себя. А Эдди Хит никогда не придет в сознание. Кора его головного мозга погибла. То, благодаря чему он был человеком, благодаря чему он мог думать и чувствовать, было безвозвратно утеряно. Оставались еще жизненно важные функции, оставался ствол головного мозга. Оставалось тело, которое дышало, в котором билось сердце, поддерживаемое сложной аппаратурой.