— Так получится, что мы им сдаемся, Джерри. Ну и черт с ними. Да кто они такие, вообще? — Отец поднял трубку и подержал ее около уха, затем повернулся к сыну. — Все то же самое: этот идиотский смех, а потом гудки. — Он положил трубку на столик. — Завтра утром пожалуюсь в телефонную компанию. — Внимательно поглядев на Джерри, он спросил: — Как ты, Джерри?

— Нормально. Со мной все нормально, пап.

Отец устало потер глаза.

— Ну, тогда иди спать. Футболисту без сна никак. — Нарочито беззаботным тоном.

— Ага, пап.

В Джерри всколыхнулась жалость к отцу. Может, рассказать ему обо всем? Но он не хотел втягивать его в эти дела. Отец и так уже спасовал, снял с рычага трубку, — хватит с него поражений. Он не хотел подвергать его риску получить еще и другую травму.

Вернувшись обратно в постель, съежившись в темноте, Джерри приказал своему телу сбросить напряжение, расслабиться. Через какое-то время сон стал прихватывать его мягкими лапами, смягчая боль. Но телефон звонил в его снах всю ночь напролет.

— Слушай, Янза. Ты что, ничего не можешь сделать правильно?

— Да о чем ты? Я что-то не пойму. Когда мы с ним закончим, он готов будет торговать конфетами хоть всю жизнь.

— Я об этой твоей своре. Я не велел устраивать мордобитие.

— Это была моя гениальная находка, Арчи. По крайней мере, я так подумал. Отделать его хорошенько всем скопом. Разве это не та самая психология, о которой ты всегда толкуешь?

— Откуда ты их взял? Я не собирался подключать к нашим делам посторонних.

— Есть у нас в квартале такие кадры. За четвертак бабку родную отметелят.

— А голубым ты его называл?

— Ты был прав, Арчи. Это ты здорово придумал. Он прямо язык проглотил. Слушай, Арчи, он же не голубой, а?

— Нет, конечно. Потому он и растерялся. Если хочешь кого-то достать, обвини его в том, чего нет. Иначе ты просто скажешь ему то, что он и так знает.

Молчание в трубке свидетельствовало, что Эмиль оценил гениальность Арчи.

— И что дальше, Арчи?

— Пока отдохни, Эмиль. Ты у меня будешь в резерве. Сейчас у нас другие планы.

— А я только начал по-настоящему развлекаться.

— Не волнуйся, у тебя еще будут шансы.

— Алло, Арчи.

— Да, Эмиль?

— Так как насчет той фотки?

— А если я скажу тебе, что никакой фотки нет, Эмиль? Что в тот день у меня в аппарате не было пленки…

Ну и ну! От этого Арчи только и жди сюрпризов. А может, он врет? Или все-таки говорит правду?

— Не знаю, Арчи.

— Главное, Эмиль, — держись меня. Всегда. И ты не пожалеешь. Нам нужны такие люди, как ты.

У Эмиля захватило дух от гордости. Уж не о Стражах ли речь? И фотография — может, ее действительно нет? Какое это было бы облегчение!

— Можешь на меня рассчитывать, Арчи.

— Я знаю, Эмиль.

Но, когда в трубке зазвучали гудки отбоя, Эмиль подумал: ну и хитрая же сволочь этот Арчи!

Вдруг он стал невидимым — без тела, без рук и ног, точно неприкаянный призрак, который бродит по городу прозрачной тенью. Он сделал это открытие в автобусе, по пути в школу. Никто не хотел встречаться с ним взглядом. Ребята отводили глаза, раздвигались, оставляя ему побольше места. Не заговаривали с ним, словно его не было. И он понял, что для них его и правда нет. Можно было подумать, что он переносчик какой-то страшной болезни и все боятся от него заразиться. Поэтому они превратили его в невидимку, устранили из своей жизни. Всю дорогу он просидел один, прижавшись израненной щекой к прохладному оконному стеклу.

Когда он сошел с автобуса, утренняя зябкость заставила его ускорить шаг. Заметив Тони Сантурио, он машинально кивнул ему. Обычно на лице Тони, как в зеркале, отражалось выражение того, кто его приветствовал, — улыбка в ответ на улыбку, хмурость в ответ на хмурость. Но теперь он просто уставился на Джерри. Нет, не на него, а сквозь него, как будто Джерри был окном или дверным проемом. А потом Тони Сантурио устремился дальше и скрылся в школе.

По коридору Джерри шел, как евреи через Красное море. Он никого не касался. Будто по неслышному сигналу, все расступались, освобождая ему проход. У Джерри возникло чувство, что он может пройти сквозь стену и выйти с другой стороны целым и невредимым.

Он открыл шкафчик — чисто. Изуродованный плакатик снят, стенка за ним выскоблена до белизны. Тапочки тоже исчезли. Шкафчик выглядел пустым, незанятым. Может, мне посмотреть в зеркало, подумал он, проверить, есть я вообще или нет? Но он был — во всяком случае, щеку еще саднило. Глядя внутрь шкафчика, точно в поставленный вертикально гроб, он почувствовал, что его пытаются уничтожить, хотят стереть все следы его существования, его присутствия в школе. Или это опять паранойя?

Учителя на занятиях тоже вели себя так, словно участвовали в общем заговоре. Они скользили по нему взглядом, а когда Джерри пробовал привлечь их внимание, смотрели куда угодно, только не на него. Однажды он отчаянно замахал рукой, чтобы ответить на вопрос, но учитель его проигнорировал. Впрочем, судить учителей было трудно: они следовали своим тайным правилам, реагировали по-своему, когда в школе творилось что-то необычное. Как сегодня. Ребята устроили Рено бойкот — что ж, давайте и мы поддержим.

Смирившись с бойкотом, Джерри покорно плыл по течению. Через некоторое время он даже стал получать от своей невидимости удовольствие. Теперь он мог позволить себе расслабиться. Ему больше не надо было все время оставаться начеку и бояться неожиданного нападения. Он устал бояться, устал дрожать.

На перемене Джерри поискал Стручка, но не нашел его. Стручок мог бы вернуть ему ощущение реальности, прочной связи с окружающим миром. Но он не явился в школу, и Джерри решил, что это, пожалуй, к лучшему. Ему не хотелось распространять свои беды на других. Хватало и того, что отцу пришлось иметь дело с телефонными звонками. Он вспомнил, как отец прошлой ночью стоял в коридоре, измученный постоянным трезвоном, и подумал, что надо было все-таки согласиться продавать конфеты. Он не хотел тревожить вселенную своего отца, а свою хотел снова привести в порядок.

Во время большой перемены Джерри свободно зашагал по коридору в столовую — он двигался в общей толпе, наслаждаясь своей бестелесностью. Однако у лестницы его толкнули сзади, и он нырнул вперед, потеряв равновесие. Едва не упал — ступени угрожающе шарахнулись ему в лицо. Но каким-то образом он все-таки успел схватиться за перила и удержался на ногах, прижавшись к стене. Мимо лился людской поток, и он услышал, как кто-то хихикнул, кто-то зашипел.

Он понял, что перестал быть невидимым.

Брат Леон вошел в кабинет как раз в тот миг, когда Брайан Кокран довел до конца заключительные