рождения.

Ей сразу вспомнилась занесенная снегом далекая Каменушка, и суровый мороз, окутывающий паром поселок в долине, и чернь лиственничных лесов на кручах гор, и мерцание фосфорически светящихся звезд в небе, похожем на голубое оледенелое озеро. То ли шуршит застывший воздух от дыхания, то ли это шорох от мерцания звезд. Тайга. Тропы лесные. Терпкий дымок стелется над бревенчатой юртой. Ярко пылает огонь в камельке, и звенит, звенит под хомус песня о новой жизни в тайге. Может быть, сложена она пастухом на приволье летних пастбищ, может быть, на высоком нагорье навеяна охотнику перезвоном прозрачного ключа, может быть, рыбак сложил ее на могучей Чажме, катящей студеные воды к бескрайним просторам тундр, к мировому водохранилищу Ледовитого океана. Но каждый, кто пел ее, переделывал эту песню по-своему и в ней рассказывал только о себе. В 'этом была великая правда, потому что жизнь всюду строилась заново.

Совсем еще девочкой Варя радостно приняла это новое. И не только она одна: тысячи молодых людей вышли из темноты душных юрт. И сколько хороших Друзей они нашли! Для Вари семья Хижняков стала Родной семьей. А Платон Логунов? Он ведь тоже Участник торжества второго Вариного рождения!

— Ах, Платон! — повторила Варя печально.

Она всегда прямо высказывала свои мысли и чувства и сейчас чуть не пожаловалась Платону на разногласил с мужем. Но радостное оживление Логунова остановило ее.

«Он еще больше обрадуется, если узнает о нашем разладе! — мелькнуло у нее. — Очень хороший, добрый человек, но обязательно обрадуется. А разве я променяю Ивана Ивановича на него? — И сразу подумала с горькой внутренней усмешкой: — Променяю? Променять можно только свое, а могу ли я сейчас назвать Аржанова своим? Он любит другую. Он не только не терпит критики, но просто отбрасывает, как оскорбление, все советы, какие я пытаюсь ему дать. Советы, продиктованные моей любовью, моей боязнью за него и его работу. Так зачем же я мучаю себя?! Не похожа ли я на пьяного пастуха, который накидывает аркан не на шею оленя, а на пень, плывущий по реке в половодье?»

— Что, Варя? — напомнил Логунов, не сводя с нее взгляда.

— А разве вы не знаете? — Голос Вари прозвучал приглушенно, и уже ничего нельзя было прочесть на ее точно окаменевшем лице. — Вы видели Наташу?

— Да… Об этом я и хотел поговорить с Иваном Ивановичем. Не получилась операция… — И такое искреннее огорчение выразилось в словах и во всем энергичном облике Логунова, что холодок Вариного сомнения в его доброжелательном отношении к Аржанову сразу растаял.

Она поняла: Платон остался таким же, каким был на Севере, а потом на фронте. Не зря при расставании в Сталинграде возникло у нее что-то большее, чем простое чувство дружеской симпатии к нему. Кто знает, не лучше ли сложилась бы ее жизнь с этим добрым, дверным и понятным ей человеком? И снова она сама оспорила возникшее у нее нелегкое раздумье: каждый день жизни с Иваном Ивановичем помогал ей расти.

«А теперь? — чуть не спросила она себя вслух. — Да что же делать теперь? Смириться? Выслушивать за углом всякие пересуды и молчать малодушно из боязни навлечь на себя гнев любимого человека? И в словах злейших врагов есть доля истины. Как теперь начнут клевать его, если комиссия осудит его работу в клинике! Осудит, наверное, и неудачную операцию Наташе тоже отметит».

__ Да, операция не удалась! — сказала Варя, прямо взглянув на Логунова. — Иван Иванович считает, «то ему помешал начавшийся после трепанации черепа отек мозга…

— Считает? А на самом деле?

_ На самом деле, я думаю… он уже отошел от этих операций. Он весь сосредоточен сейчас на сердечной Х11рургии, а операция Наташе — случайное исключение.

Неподдельное изумление пробежало по лицу Логунова и спряталось в его прищуренных глазах. Закусив губу, он насупился: сразу стали понятны ему слова Коробова о Барином предупреждении. Так вот оно что! Нехорошо, совсем нехорошо получается.

— И вы можете так говорить? — упрекнул он, почти оскорбленный в своих чувствах к Варе.

— Да, Платон Артемович! Мне не легко говорить, но нельзя делать операцию в отрыве от клиники. Это мнение лучших специалистов, и я не вижу причины, почему мой муж должен идти против него! Хирург обязан изучить больного, поэтому нужна специализация, а Иван Иванович разбрасывается. Он увлекся сейчас новой областью, страшно сложной, во многом неизведанной, где на каждом шагу препятствия, часто непреодолимые. И вот… нервничает там, срывается здесь. Дело дошло до того, что министерство прислало комиссию для обследования его работы.

— Даже так? А ты… А вы с ним-то говорили об этом? — перебил ее Логунов, подумав: «Ведь Иван Иванович всегда такой неспокойный, как будто мало ему неприятностей и волнений в жизни и он все время ищет их!»

— Я устала повторять ему одно и то же! — сказала Сердито Варя. — Всякий раз это вызывает у него обиду и злость. Да, злость! Он смотрит на меня в такие минуты, как на ничтожество, посягающее на его авторитет. А я уже не та, что была на Каменушке, и не та, что на фронте. Я во многом стала разбираться и…

иногда просто голову теряю от страха за него.

— И ты сказала Коробову, что он зря поместил Наташу сюда?

Да. И Ивану Ивановичу тоже!

— А этого не надо было делать. Пожалуйста, не вздумай расстраивать Наташу. Коробов — хороший парень, за него можно поручиться: он не затеет склоки. А Наташа… Она беспомощное сейчас существо, но… — Логунов посмотрел в лицо Вари, выражавшее глубокое, хотя и не осознанное ею волнение. — Но я верю в Ивана Ивановича. Уж если наш профессор воздержался от операции, значит, почувствовал, что тут можно погубить человека.

— Лучше бы он перевел Наташу в институт Бурденко, — упрямо сказала Варя, задетая тем, что Платон держит сторону Ивана Ивановича.

«Легко ему поддакивать, когда он, ничего в медицине не понимает!»— с досадой подумала она, хотя одновременно у нее и промелькнула мысль о суровой беспристрастности Логунова.

— Наташа сама не захотела лечь в другую клинику, — сказал неожиданно появившийся Иван Иванович.

Оба вздрогнули, но, обернувшись, посмотрели на него прямо: Варя — с вызовом, Логунов — грустно.

— Мы провели самое тщательное клиническое исследование, — продолжал Иван Иванович, обращаясь к Логунову, на Варю он даже смотреть не мог: такое возмущение вызвала она в нем. — Мы подготовили Наташу к операции, но вдруг начался отек мозга. Я не мог, вынужден был отказаться от продолжения операции. Мы, конечно, повторим попытку, только не сейчас. Пусть больная полежит, соберется с силами…

— Состояние ее все ухудшается, — напомнил Логунов, пытливо взглянув на Варю, которая не выказывала ни смущения, ни готовности отступить.

«Ох, какая зубастая ты стала, Варюша!» — с удивлением отметил он.

— Да, к сожалению, болезнь прогрессирует, но сегодня возникла грозная помеха, которой может и не быть при повторном хирургическом вмешательстве. Ведь нейрохирурги до сих пор не разрешили проблему отека мозга. — Иван Иванович говорил стоя и не приглашал Платона сесть, не пригласил его и домой, что было совсем не в его характере.

Значит, он в присутствии Вари чувствовал себя отчужденным и здесь и дома. Видимо, нелады у них зашли далеко. Злорадство вспыхнуло в душе Логунова и сразу погасло, оставив лишь сожаление о собственной неудачной жизни: разве ему легче от того, что в семье Аржановых возник раздор?

Варя посмотрела на мужчин и вдруг такой лишней почувствовала себя среди них, такая тоска напала на

нее.

— Я пойду, — сказала она, ни к кому не обращаясь, и, не простясь с Логуновым, быстро вышла из комнаты.