— Каких мастеровых вы имеете в виду? — спросил Владимир Ильич, всматриваясь в противника. — Забитых? Неграмотных? Да, таких в России, нищей и отсталой стране, к сожалению, немало. И вы никакого открытия не сделали: можно увидеть измочаленного нуждой пьяного мастерового под дощатым тротуаром. Можно. И даже не так редко.

Инженер на время замолк, следя за каждым жестом и меняющейся интонацией Ульянова. И все остальные тоже не сводили глаз с него. Он порывисто встал и, перекидывая взгляд с младшего Кускова на старшего, продолжал с возраставшим накалом в голосе:

— А не случалось ли вам, господа, видеть спившихся интеллигентов? Не будете отрицать — случалось. И довольно часто. А сколько промотано молодыми хлыщами крупных состояний, доставшихся от родителей? Сколько миллионов рублей унесли водочно-ликеро-винные реки в дорогих злачных местах? Пьяный рабочий спит в канаве, а богач — на диване, укрытый от посторонних глаз. Один расплатился своими копейками, а другой — рублями, недоданными рабочему за его труд.

— Оправдываете пьянство? — спросил инженер с нескрываемой ехидцей.

— Только ставлю точку над «i». Да, у нас есть отсталые мастеровые. Есть. Это — низший слой пролетариата. Но у нас есть и высший слой — рабочая интеллигенция, из среды которой выходили и выходят руководители социал-демократического движения. Они жадно стремятся к новому, посещают рабочие кружки, читают социалистические газеты и книги, участвуют в агитации. Им дорог социализм. Они — за политические требования. Есть такие? Есть. Почему вы закрываете глаза на них?

— Я не закрываю, — сказал инженер. — Но всем им своя рубашка ближе к телу.

— Не судите примитивно, — заметил Скорняков.

— Охотно бы подискутировал еще с вами, но, — инженер взглянул на громадные кабинетные часы в углу, — извините, у меня вечер занят. В другое время — с удовольствием.

Раскланявшись со всеми, он вышел.

В тишине щелкнул портсигар адвоката. Закурив, Кусков сказал мягко, как бы отыскивая пути для спокойного завершения разговора:

— Я понимаю, Леня бросил кое-что лишнее. Он — человек горячий. Но в некоторых его словах звучала истина. От нее, господа, мы никуда не уйдем. Недавно мне написали из Германии: ясно наметились пути деятельности социал-демократии: это, во-первых, устная агитация, во-вторых, пресса, в-третьих, парламентская…

— Упомяните о парламенте вслух — вас за решетку! — запальчиво перебил Красиков. — Говорят, корявое дерево не свалишь — солнца не увидишь.

— Петр Ананьевич прав, — подхватил Ульянов. — У нас первая задача — свалить абсолютизм. И об этом первом политическом требовании русские рабочие заявили не сегодня. И заявили на весь мир. Уже более двадцати лет российский рабочий в массе поставляет своих лучших, самых развитых, самых честных и смелых товарищей в революционные кружки и организации. Вспомните, Петр Иванович, хотя бы слесаря Обнорского. В его пору в отсталых фабричных кругах еще говорили: «Посуду бей — самовар не трожь». А столяр Халтурин, как вы знаете, поднял кулак на самодержавный трон.

Кусков еще продолжал некоторое время отстаивать свои шаткие позиции, но голос его постепенно ослабевал, как в суде в ту печальную для адвоката минуту, когда иссякает запас аргументов.

Гости переглянулись, — было уже далеко за полночь, а хозяин, как видно, и не подумывает о том, чтобы угостить их чаем.

На улице Красиков пригласил к себе Скорнякова:

— У нас что-нибудь найдется. Поужинаем втроем. И поговорим еще.

Владимир Ильич переспросил:

— Хворь, говорите? Оспа? Только это, батенька мой, не ветряная, а настоящая черная оспа. Если с ней не бороться, появятся политические покойники. Трупы их будут гнить среди нас и заражать воздух. Нам придется, дорогие друзья, — взял обоих под руки, — стать санитарами и хирургами. Придется!

По утрам Надежду будила Дженни. Сидя возле кровати, она подымала морду к потолку, жалобно тявкала и тыкалась мокрым носом в руку.

Надежда ласково гладила замиравшую голову собаки:

— Не тоскуй — хозяин вернется. Повидается с друзьями и вернется. — Обеими руками приподымала голову за брыластые скулы и смотрела в грустные глаза. — Понимаешь? Приедет. Будешь ты снова ходить с ним на охоту.

Дженни громко тявкала и, подпрыгивая, повертывалась у кровати, кидала хозяйке, поднявшейся с постели, лапы на грудь. Надежда грозила ей пальцем:

— Ладно. Хватит тебе.

К завтраку прибегал Минька, заглядывал во все углы дома:

— Нету-ка?

— Нет, Миняй, еще не приехал. Сами ждем не дождемся.

— Пришел, так садись чай пить, — говорила Елизавета Васильевна мальчугану.

— Садись, Миня. — Надежда подвинула стул. — На место дяди Володи.