— Это в Ивановке. На сахарном заводе. Совсем недалеко от Шушенского. Кстати, туда нанялся Курнатовский, вам, вероятно, интересно будет познакомиться с ним.

— Еще бы! Давно ищу встречи. Приносите вашу посылочку.

— А вам здесь удобно при таком ремонте? Петя Красиков просил передать… Не удивляйтесь, для меня он — Петя, — я знакома с ним чуть не с малых лет. У него вам будет лучше… Вы знаете, где он живет теперь? Дедушка-протоиерей умер, и Пете пришлось из соборного дома переехать. И серого в яблоках рысака уже нет. Придется на извозчике перевезти чемодан. Я укажу дом.

— Чемодан я отсюда, пожалуй, не возьму, — сказал Владимир Ильич после секундного раздумья. — И по утрам буду приходить сюда отмечаться в книге надзирателя. Так лучше для Петра Ананьевича. Да и для меня тоже.

Трехлетний Готя, белокурый мальчуган в коротких штанишках, сидел у гостя на коленях и развертывал конфетку. Семилетний Петюшка, тоже с конфеткой в руках, стоял рядом и удивленно смотрел на человека, что так сразу приветил их.

— А вы — дядя Ильич? — спросил старший. — Папа ждал вас.

Гость покачал Готю на коленке, потрогал бок:

— Щекотки не боишься? Молодчина! И ты не боишься?

— Дети! — строго окликнула ребят Виктория Антоновна, белокурая, синеглазая полька с золотым католическим крестиком на груди. — Вы уже…

— Мы уже познакомились, — поспешил Владимир Ильич успокоить мать, вошедшую в комнату.

— Извините, они у нас чрезмерно общительные.

— Нет, все нормально. Ребята у вас, Виктория Антоновна, хорошие, незастенчивые. Хотя это и непедагогично хвалить детей в глаза, но это верно. Правда, Готя?

— Павда, — кивнул головой мальчуган, дожевывая конфетку.

— Только с буквой «р» у тебя, друг, что-то не в порядке. Надо подружиться с ней. Пусть это и нелегко. Я по себе сужу.

— А старший у нас совсем не страдал детской картавостью. Он у меня — заграничный. Петенька! — Мать коснулась рукой спины сына. — Иди-ка погуляй.

Когда мальчик вышел, Виктория Антоновна не без гордости продолжала:

— В Женеве родился.

— Я тоже 'одился? — спросил Готя. — А гово'ила аист п'инес.

— Ты невоспитанный. Иди догоняй Петюшку.

— Здесь и аистов дети не видали, — сказала Виктория Антоновна, села возле столика с вязаньем. — Мне помешали досказать. Сама Розалия Марковна принимала моего старшего, жена Плеханова.

— Мне доводилось бывать у них и пить знаменитый кофе Розалии Марковны.

— В Швейцарии я училась вместе с сестрой Петра Ананьевича. Он приехал туда под предлогом навестить больную сестру. Тогда я и ввела его в семью Плехановых. С Георгием Валентиновичем они подолгу беседовали, однажды сфотографировались на берегу Женевского озера. Оба не подозревали, что эту карточку перехватят заграничные царские шпики. Она-то и погубила мужа. До последнего момента Петя отрицал встречу с Плехановым, и тут жандармы выложили на стол фотографию. Запираться дальше было невозможно. Просидел полгода в каземате Петропавловской крепости. Вы, конечно, знаете. А теперь вот эта разнесчастная ссылка. Срок подходил к концу. Я уложила чемоданы, думала — уедем в Крым или на Кавказ, словом, в теплую сторону. И вдруг ему накинули год. Вызвали в полицию и объявили постановление особого совещания министров. И добавили в назидание: «Зарубите себе на носу: не спокойный вы человек. Переписку большую ведете со ссыльными».

— Так и сказали? За большую переписку?

— Да. И я боюсь, что через год еще прибавят. Я не вынесу. Вы бы поговорили с Петей.

— Не волнуйтесь, Виктория Антоновна. По-моему, нет надобности напоминать ему о конспирации.

— Ах, я совсем не об этом.

— А о том, о чем вы подумали, я разговаривать не могу. И не буду. Это могло бы обидеть Петра Ананьевича. Он воспринял бы как недоверие.

— У нас же — дети. Поймите — дети.

— Ради них, ради всех детей и их будущего Петр Ананьевич жертвует своим спокойствием и еще многим в жизни.

— Вы всё свое. А с меня уже довольно тревожных ночей. Ветер стукнет ставней — просыпаюсь с дрожью: «К нам с обыском?» Я не зеленая девочка, понимаю — жизнь коротка, и мне хочется спокойных дней, обычных человеческих радостей, которые вы, вероятно, назовете мещанскими, обывательскими. Пусть так. Не стыжусь этих слов. Был бы покой на душе. Я уже тысячу раз пожалела, что познакомила Петю с Плехановым. Тогда думала, останемся навсегда в Швейцарии, найдем какое-нибудь дело. Но Петя рвался в Петербург. Он тогда был совсем тоненьким, обложил себя литературой, как панцирем, и было незаметно. Проехал с грузом через границу. А ночью, когда он уже успел сплавить нелегальщину, его схватили… Теперь вот агент по отправке енисейских грузов! Жалованье грошовое. После смерти дедушки помощи ждать не от кого. Еле сводим концы с концами. А ведь Петя — способный юрист. Я его представляю себе блестящим адвокатом: речи в суде, отчеты в газетах, солидный гонорар!

— Такая карьера не для Петра Красикова. — Владимир Ильич встал, сделал несколько шагов по комнате. — Не ради этого он разошелся во взглядах со своим покойным дедушкой.

— Дедушка достоин доброй памяти! — Виктория Антоновна раскрыла семейный альбом. На карточке — старик, белая борода во всю грудь, тяжелый крест с драгоценными каменьями, серебряные звезды, полученные в награду. — Немного таких людей в этом забытом богом Красноярске! На похороны вышел весь город. Все его уважали. И я его понимала. Ради меня он и Пете простил его заблуждения.

— Насчет заблуждений вы зря.

— Вижу — весь разговор затеяла напрасно.

— А вот и он сам. — Владимир Ильич, остановившись против дверей, протянул руки. — Легок на помине!

Быстро вошел Красиков, весело вскинул брови, с размаху обнял друга.

— Безмерно рад! А я несколько задержался на службе. Сейчас будем обедать. Не так ли, душенька? — Поцеловал вяло протянутую руку жены. — Ты, конечно, извинишь за маленькое опоздание?

— Накажу только тем, что подам второе в перепревшем виде.

— Ты чем-то взволнована? Не запирайся — глаза выдают.

— Мы вспоминали Женеву, — поспешил на выручку Владимир Ильич, — самого Плеханова, Розалию Марковну…

Он все время не сводил глаз с Красикова. Умело сшитый пиджак сидел на нем аккуратно и красиво, на брюках свежая складка, ботинки начищены до блеска, в верхний боковой кармашек засунуто до половины, несомненно изящным жестом, модное пенсне. Кто бы мог подумать, что это революционер, томившийся в Петропавловке? Адвокат! Уже привыкший немножко по-актерски пользоваться громкой славой присяжного поверенного. Похвально! Все может пригодиться для конспирации! А после… Нам понадобятся авторы своих законов, свои судьи…

Спросил:

— Вы уже пользуетесь очками? Не рано ли?

— Изредка. Привыкаю.

— Понятно. У вас все предусмотрено.

За обедом Петр Ананьевич, возвращаясь к прерванному разговору, сказал:

— Я тоже часто вспоминаю Женеву, хотя жили мы там очень трудно. Однако не жаловались на