— После таких слов я при встрече растеряюсь.
— Не растеряешься. Он простой, веселый, обходительный. Вот убедишься. А пока давай чай пить. И мамочку покормим.
5
Больной зуб напомнил о себе. Пришлось действительно искать дантиста.
Пожилой врач с подстриженной бородкой, с засученными рукавами халата принялся упрекать:
— Что же вы, сударь, раньше не приезжали? Я бы отремонтировал за мое почтение. А теперь придется…
— Если это неизбежно…
— Другие вылечим — пломбочки поставим. А этот порченый. Но кто же это вырвал вам здоровый, а оставил больной! Да с такого эскулапа мало снять халат… Но я вам сделаю все, что возможно.
Тем временем Антонина отвезла мать в больницу и, вернувшись на квартиру, свалилась в постель.
Когда пришел Владимир Ильич, в комнате пахло валерианкой. У изголовья сидела Лепешинская. Она положила на лоб подруги холодный компресс и держала ее руку, считая слабенькие удары пульса.
— Лучше стало. — Подняла глаза на гостя, стоявшего в дверях. — Владимир Ильич! Как я рада!
Антонина порывисто оторвала голову от подушки, и компресс свалился на грудь.
Шагнув к кровати, Владимир Ильич сказал, что успел побывать в доме Крутовского; самого доктора, к сожалению, нет в городе, но жена рекомендовала его коллегу, и тот обещал посмотреть Эльвиру Эрнестовну, не дожидаясь утреннего обхода.
Антонина села, провела тонкими пальцами по бледным щекам, утирая слезы:
— Спасибо вам. А я уже совсем было пала духом… — И крупные слезины снова посыпались из глаз. — Если страшный диагноз… я, я…
— Да какой там диагноз!.. Вы знаете, тот же Смирнов, «городовой врач», мне вырвал здоровый зуб! Доверься ему — мог бы и всю челюсть!
Тонкие губы Антонины слегка потеплели от улыбки.
— Здесь врачи опытные — разберутся, — продолжал Владимир Ильич. — И мы вместе отправимся в обратный путь.
— Ты полежи, Тонечка. — Лепешинская погладила плечо подруги. — Сейчас поставим самовар. И пока вскипит, мы на кухне посидим, — наш гость, надеюсь, не обидится за такой прием.
Хозяев дома не было, и никто не мешал разговору. Владимир Ильич расспросил Ольгу о казачинской колонии: кто и чем живет? Какие там цены и как удается сводить концы с концами? Есть ли заработки? Многие ли пишут в газеты? В «Енисее» доводилось ему читать толковые корреспонденции из Казачинского. И в «Сибирской жизни». Там какой-то отчаянный ссыльный отважился в литературном обозрении рекомендовать читателям в числе новинок третий том «Капитала»!
— Мой Пантелеймон! — разулыбалась Лепешинская.
— Молодец! Так ему и напишите! И еще была там басня про держиморду и взяточника, «волка с большущей пастью».
— Это — заседатель. Теперь чинит политическим всякие пакости.
— Значит, на воре шапка горит?! Ну и казачинцы! Смелы, смелы!
— А разозленный заседатель строчит ложные доносы. Но наши продолжают бить его через газеты. Не кончилось бы плохо?..
— Пусть напишут в иркутское «Восточное обозрение». Непременно напечатают, там марксиста Красина печатали. Прочтет генерал-губернатор и, конечно, рассвирепеет. На кого? Будем надеяться, на заседателя, который не научился брать взятки так, чтобы все было шито-крыто.
Ольга рассмеялась.
Ей казалось, что она давно знакома со своим собеседником, беспокойным и общительным человеком.
— Ну, продолжайте о Казачинске, — попросил он. — Как там Апполинария Якубова? Откуда мне известна? Еще бы не знать! Надина подруга. А мне приходилось сталкиваться с Лирочкой в жестокой схватке. Это было на последней питерской сходке. Перед самым нашим отъездом в ссылку, когда нам дали по три дня на сборы в дорогу. Мы, «старики», как нас называли, советовали «молодым», остававшимся на воле, укреплять «Союз борьбы», как политическую организацию революционеров, а те ратовали за «рабочую кассу», сводя все к узкому тред-юнионизму и «реалистической» борьбе за мелкие, постепенные реформы. И всех крикливее — аж до слез! — оказалась Лирочка. Я погорячился, сказал что-то резкое — с ней даже стало дурно. А позднее она все-таки протащила в руководство «Союзом борьбы» двух своих сторонников, радетелей мелких реформ.
— Я не знала, что Лирочка такая! С Пантелеймоном она в спор не ввязывалась. Ходила по ягоды. Веселая была. А под конец, когда повеяло осенью…
— Захандрила Лирочка? Этого можно было ожидать. Наде написала единственное письмо. Собирается в побег? За границу? Конечно, к своему Тахтареву. И для подкрепления сил путаников из газетки «Рабочая мысль». Н-да. Переносят борьбу в европейские пределы, в среду эмиграции. И продолжают повторять свое: рабочим, дескать, нет дела до политики, они, дескать, сами за себя, за свои экономические интересы.
— Огорчите вы жену рассказом о подруге.
— Она знает. Жалеет ее. Борьба, как известно, не без потерь. Бывают дезертиры и перебежчики. Ну, кто там еще? Рассказывайте. Ленгник? Фридрих Вильгельмович? Этот как? По-прежнему увлекается Кантом? Я думал, болезнь идеализма пройдет у него, как легкая корь у ребенка. Напишу ему, обязательно напишу. А ваш муж собирается переехать вслед за вами в Курагино? План у вас верный. Надо, чтобы он удался. Я слышал, Пантелеймон Николаевич — заядлый шахматист. Приезжайте в гости. Нам есть о чем поговорить. И для шахмат найдется время.
Самовар вскипел, и Владимир Ильич отнес его в комнату.
Антонина, успокоившаяся и причесавшая челочку, уже накрыла на стол:
— Садитесь. Как говорится, чем богаты…
— Ой, спасибо, Тонечка! Но я, — Ольга приложила ладонь к груди, — совсем потеряла аппетит. Разве только чаю…
— А может, вам хочется чего-нибудь особенного? — спросил Владимир Ильич.
— Даже и не скажу сразу. — Ольга, опустив руку на живот, рассмеялась. — У моего младенца немыслимые прихоти: он желает, представьте себе, омаров. В Красноярске — омаров! Вот шутник и привереда!
— Это понятно. Я сию минуту…
Владимир Ильич схватил кепку с вешалки и вышел поспешным, легким шагом.
Подруги переглянулись.
— Я даже не успела вымолвить, что пошутила, — вздохнула Ольга. — Так неловко получилось.
И, хотя это казалось невероятным, Владимир Ильич вернулся с банкой консервированных омаров. Открывая перочинным ножом, рассказывал:
— Вам повезло. Воспользовавшись открытыми дверями в устье Енисея, вернее, угодливо- просторными воротами, вчера пришли два английских парохода, привезли, освобожденные от таможенной пошлины, машины для золотых приисков. И вот попутно — омары. Для вас! Подвинул Лепешинской банку. — Не знаю, хороши ли?..
— Ой, спасибо! По одному запаху — отличные! — Ольга провела кончиком языка по губам. — У меня уже разыгрался аппетит. Тонечка, разливай чай.
На следующий день Лепешинская написала мужу в село Казачинское:
