Выстрелы звучат слишком громко по сравнению с их беседой, которая только что закончилась, но искаженно и приглушенно, потому что уровень записи недостаточно хорош. Лестер Баргус дергается, когда первая пуля попадает ему в грудь, потом продолжает конвульсивно дергаться, пока остальные пули впиваются в него. Выстрелы гремят снова и снова, и кажется, что это никогда не кончится. Десять выстрелов, затем раздается шум и движение в левом углу картинки, когда часть тела Джима Гоулда попадает в кадр. Еще два выстрела, и Гоулд падает поперек прилавка и врезается в заднюю стену магазина. К тому времени, когда агенты Третьего управления добираются до места событий, человек в черном успевает уйти.

На прилавке, теперь пропитанном кровью Лестера Баргуса, остается фотография. На снимке группа демонстрантов перед клиникой, где делают аборты, в Миннесоте. Это мужчины и женщины, держащие в руках плакаты, некоторые выкрикивают слова протеста, пока полиция пытается оттеснить их назад; другие стоят, разинув рты от шока. Справа лежит тело человека, прислоненное к стене, врачи толпятся вокруг него. Черная кровь на тротуаре и на стене за ним. По другую сторону от группы снят человек, уходящий с места трагедии с руками, засунутыми в карманы пальто, веки полуопущены. Он оглядывается в сторону умирающего, и в этот момент его лицо нечаянно попадает в объектив. Красная линия очерчивает круг вокруг его лица.

На фотографии мистер Падд улыбается.

Человек, убивший Лестера Баргуса, прибыл в аэропорт Логана за день до этого и въехал в страну по британскому паспорту, будучи якобы бизнесменом, занимающимся приобретением чучел животных. Адрес, который он сообщил иммиграционным властям, как позже выяснилось, принадлежал недавно снесенному китайскому ресторану в Бэлхеме, Южный Лондон.

В паспорте киллера значилось имя Клэй Дэймон. Он и был Големом.

В ту ночь, когда тела Лестера Баргуса и Джима Гоулда были отправлены в морг, я направился в бар «Хумли» на Бедфорд-стрит – лучший бар в Виллидж. На самом деле он располагался между улицами Барроу и Гроув, но даже те, кто бывал здесь довольно часто, не всегда сразу могли отыскать его. Снаружи не было никакой вывески, только фонарь над большой дверью с металлической решеткой. «Хумли» появился здесь сначала как бар, подпольно торгующий спиртным, во времена Сухого закона, и это определило его биографию на дальнейшие семьдесят лет. По выходным он старался привлечь молодых служащих банка и коммунистов, которые поголовно надевали голубые рубашки под костюмы, потому что такие нонконформисты, как они, должны отличать друг друга при встрече, а в будние дни его завсегдатаями были Сэлинджер, Скотт Фицдже-ральд, Юджин О'Нил, Орсон Уэллс и Уильям Бурровс, которым не терпелось сменить обстановку после «Белой Лошади» или «Кризиса Мэри».

Облака низко нависали над Виллидж. Жуткое затишье воцарилось в воздухе, и предгрозовая тревога передалась людям на улицах. Смешки смолкли, парочки начали пререкаться, толпа, появившаяся из метро, выглядела напряженной и раздраженной, ботинки казались слишком узкими, рубашки – слишком плотными. Все казалось влажным на ощупь, как если бы город сам по себе начал медленно покрываться потом, извергая из себя грязь и выхлопы сквозь каждую трещину на тротуаре, сквозь каждую щель в стене. Я посмотрел на небо и стал ждать грозы, но она так и не разразилась.

Внутри бара «Хумли» топтались на посыпанном опилками полу пара лабрадоров и люди, стоящие у стойки бара или исчезающие в темных альковах в дальнем конце зала. Я устроился на одной из длинных скамеек у двери и заказал гамбургер и кока-колу: гамбургеры, ребрышки и рыба фри – ими особенно славилась кухня этого бара.

Казалось, прошли годы с тех пор, как я вернулся обратно в Виллидж, и десятки лет с того дня, когда покинул Нью-Йорк, чтобы уехать на родину предков, в Мэн. Старые призраки ждали меня здесь на каждом углу: Странник – на углу Святого Марка в Ист-Виллидж (телефонная будка все еще отмечала то место, где я стоял после того, как он прислал мне все, что осталось от моей дочери); бистро на углу, куда мы со Сьюзен приходили на свидания; «Слон и Замок», где мы подолгу обедали по воскресеньям в начале нашего романа, направляясь затем на прогулку по Центральному парку или бродя по залам музеев.

Даже бар «Хумли» не защищал от этих призраков прошлого, поскольку я не был уверен, что это не те самые собаки, которых Сьюзен, ожидая заказ, имела обыкновение поглаживать, те самые собаки, которых Дженни однажды надумала завести, после того как мама рассказала ей, какие они прекрасные, и мы взяли ее с собой, чтобы она могла посмотреть на них и чтобы отговорить ее. Все эти места были потенциальными хранилищами памяти и боли, которые только и ждали сигнала, чтобы высвободить воспоминания, скрытые и опечатанные, как в сейфе, внутри них. Я должен был вновь пережить прежние муки. Наверно, я должен был почувствовать страх, но испытывал только странное щемящее чувство благодарности этому месту за двух толстых старых псов и незапятнанные воспоминания, которые мне остались.

Есть воспоминания, не меркнущие годами. Хорошо и правильно, если мы можем возвращаться к ним и если есть места, где они заново оживают. Нас тянет туда, мы дорожим ими вместо того, чтобы бояться. Вспоминать Сьюзен и Дженнифер, какими они были когда-то, и любить их такими вовсе не значило предавать Рейчел, безграничная любовь и благодарность к которой никоим образом не оскорбляла светлую память о моих жене и дочери. Потребовалось немало времени, чтобы я это понял.

Я разыскал экземпляр газеты «Портленд Пресс Джеральд» на площади Юнион и, пока ел, просматривал ее, разыскивая сообщения об Орлином озере. Их было два: описание процесса извлечения останков и версия следствия о том, кем могли быть двое из умерших. Предположительно, это были Лайал и Вырна Келлог. Они оба стали жертвами убийцы: мужчина погиб от выстрела в затылок, а череп женщины был раздроблен, вероятно, большим камнем.

Постепенно правда об участи Арустукских баптистов начала приоткрываться. Они не разлетелись на все четыре стороны, разнося с собой семена идеи создания новых общин. Наоборот, они были убиты и сброшены в братскую могилу на клочке необработанной земли. Здесь им и суждено было остаться навсегда: в ловушке, в заброшенной волчьей яме, где-то на краю «земли обетованной», ставшей для них не раем, а адом.

Может быть, здесь кроется причина смерти Грэйс? Может быть, роясь в слоях древних бумаг, она обнаружила что-то такое об Арустукских баптистах, что никто иной не смог бы найти? Я все больше и больше хотел вернуться в Мэн, чтобы столкнуть лицом к лицу Джека Мерсье и Картера Парагона. Я чувствовал, что погоня за мистером Паддом уводит меня в сторону от расследования смерти Грэйс, хотя Падд и Братство сыграли некую роль в том, что произошло. Падд был косвенно связан со смертью девушки, в этом я был совершенно уверен, но не он был слабым звеном. Им был Парагон, и его стоило прижать, конечно, если я правильно понимаю причины того, что могло заставить кого-то оборвать жизнь Грэйс.

Но сначала – Мики Шайн. Я покопался в газете «Виллидж Войс» и нашел объявления о выставках. В Монастырях располагалась коллекция средневекового искусства из музея «Метрополитен», там проходила временная выставка художественных работ, навеянных Апокалипсисом от Иоанна. Перед моим мысленным взором мелькнула картина – книжные полки Джека Мерсье. Похоже, «Метрополитен» и экс-сенатора