черной ермолке, которая выглядела слишком маленькой для его головы, и с головой, которая казалась слишком маленькой для его широких плеч. Он был одет в темную рубашку, черные джинсы и, судя по выражению лица, не был одним из Людей Добра. Человек позади него был значительно старше, с редеющими седыми волосами и тощей бородкой. Он был одет более традиционно, чем его товарищ – белая рубашка и черный галстук под черным костюмом и плащом, – но и он не выглядел более добрым.

– Вы раввин? – спросил я его.

– Нет, мы не относимся к Оренсанс-Центру, – ответил он и добавил:

– Вы думаете, что все, кто носит черное, – раввины?

– Это что, делает меня антисемитом?

– Нет, но ношение оружия в синагоге может быть расценено подобным образом.

– Надеюсь, к присутствующим это не относится, и это не религиозный запрет.

Пожилой кивнул:

– Надеюсь, что так, но желательно быть поаккуратнее в таком случае. Я так понимаю, вы частный детектив. Могу я взглянуть на ваше удостоверение?

Я поднял руку и медленно опустил ее во внутренний карман пиджака, чтобы достать бумажник. Я передал его молодому парню, который передал его пожилому. Последний изучал его довольно долго, затем вернул мне.

– И почему же частный детектив из штата Мэн интересуется смертью раввина из Нью-Йорка?

– Я думаю, что смерть раввина может быть связана с делом, которое я расследую. Я надеялся, что кто-нибудь сможет рассказать мне немного больше о нем.

– Он умер, мистер Паркер. Что еще вы хотите знать?

– Сначала – кто убил его. Или вас это не касается?

– Это очень беспокоит меня, мистер Паркер.

Он повернулся к молодому, кивнул, и мы проследили, как последний удалился из зала, мягко закрыв дверь за собой.

– Что вы расследуете?

– Смерть молодой женщины. Когда-то она была моей подругой.

– Тогда занимайтесь ее делом и позвольте нам заниматься нашим.

– Если ее смерть связана со смертью раввина, то обеим сторонам будет лучше, если вы поможете мне. Я могу найти человека, который это сделал.

– Человека, – повторил он, выделив это слово. – Вы, кажется, совершенно убеждены, что это был человек.

– Я просто знаю, кто это, – сказал я.

– В таком случае мы оба знаем, – ответил он. – Дело сделано. Остается только предпринять шаги, чтобы покончить с ним.

– Какие шаги?

– Между нами, мистер Паркер, он будет найден, – старый еврей придвинулся ко мне, и его взгляд немного смягчился. Это не ваше дело. Не всякое убийство может служить горючим для вашего гнева.

Он знал, кто я. Я понял это по лицу старика. Мое прошлое отразилось, как в зеркале, в его глазах. В газетах было столько вранья по поводу смерти Сьюзен и Дженнифер и кончины Странника, что всегда найдутся те, кто вспомнит обо мне. Сейчас в этой старой синагоге я почувствовал, что мои личные потери опять выставлены на всеобщее обозрение, как пылинки, попавшие в луч солнца, который проникает сквозь окна наверху.

– Меня интересует женщина, – сказал я. – И если оба этих убийства связаны, то и смерть раввина входит в сферу моих интересов.

Он покачал головой и слегка потрепал меня по плечу.

– Вы знаете, что означает слово «ташлик», мистер Паркер? Это символическое действие, когда кусочки хлеба крошат в воду как символ того, что грехи остались в прошлом, бремя, с которым никто не хочет жить дальше. Я думаю, вам тоже следует найти в себе силы забыть прошлое, пока оно не убило вас.

Он повернулся, чтобы уйти и был уже у дверей, когда я заговорил:

– «Мой отец говорил так же, и я продолжаю путь с того места, где он остановился».

Старик замер и обернулся, чтобы посмотреть на меня.

– Это из Талмуда, – сказал я.

– Я знаю, что это, – почти прошептал он.

– Это говорится не о мести.

– Тогда о чем же?

– Об искуплении.

– Грехов отца или ваших собственных?

– И тех и других.

Казалось, он погрузился в размышления, глаза его сверкнули, решение было принято.