– Громов.

– Ваше заявление по делу Судакова?

– Да, наше с товарищем Ивановым…

– Что новое можете оказать? Или то, что уже известно нам из вашей грамоты?

– Я хотел развить и подтвердить наши доводы.

– Не надо. Скажите, Громов, частное письмо товарища Судакова в адрес девушки вы препроводили в комиссию?

Громов покраснел, замялся. Помолчал и с большим трудом ответил:

– Да, оно проливает свет, даёт некоторое понятие о лице затронутого лица…

– Не совсем ясно… Вы хотите сказать, что у человека бывает два лица. Не так ли? Однако, нам кажется, у товарища Судакова одно лицо, и притом без искажений. Подождите пока, вам будет дана возможность поговорить с этой трибуны. Садитесь. Кто ещё желает высказаться?

Лёнька Иванов не осмелился и руки поднять.

Несколько слов сказал секретарь парторганизации, сухой, высокого роста старшекурсник. Медленно подбирая слова и прислушиваясь к своему хриплому голосу, он как-то на ходу перестроился и сказал не то, что хотел сказать.

– Товарищ Судаков пришел в институт переростком, не со школьной скамьи и не из техникума, а поработав и став членом партии. С него и спрашивать должны больше. Учится он, судя по зачетке, отлично. Практику провёл хорошо. Много читает. Я лично сам проверял, – он за два истекших месяца прочёл из библиотеки двадцать девять книг. Из них восемнадцать не имеющих отношения к нашей учебе, в том числе два тома сочинений Плеханова. А Плеханов, как мы знаем, ошибался. И возможно, чтение посторонней литературы возымело действие на сознательность товарища Судакова, и в результате возникло дело по заявлению, которое находится в комиссии. А так он вообще человек ни в чём другом плохом, кроме сказанного в заявлении, замечен не был. В прошлом был какой-то грешок по службе, но взыскание не накладывалось… У меня всё…

– Вопросов у членов комиссии нет? Нет. Товарищ Судаков, возьмите ваш партбилет и чувствуйте себя спокойно, – сказал председатель.

Судаков, не чуя под собой ног, приблизился к столу и, взяв билет, благодарно кивнул комиссии и прошел в зал. Вздох облегчения послышался в зале.

«Не все мои недруги», – подумал Судаков, садясь на свободное место и пряча партбилет в потайной карман.

– Товарищ Громов! – вызвал председательствующий. – Теперь прошу вас на трибуну. Дайте ваш партбилет…

В зале насторожились: не случайно Громова вызвали – тут что-то есть…

Громов заметно волновался. Дрожащей рукой положил партбилет на стол. Перед председателем комиссии лежала небольшая, в четверть листа, архивная справка.

– Ваш год рождения?

– 1902-й.

– Сколько лет вам было, когда поступили на службу в войска Врангеля?

По залу прошёл шумным ветерком шёпот удивления. Громов от такого вопроса побледнел до синевы.

– Восем-н-над-цатый, не то семнадцатый был год… – запинаясь, проговорил он.

– По мобилизации или добровольно?

– Виноват, добровольно…

– Что вас заставило?

– Брат покойного моего отца, мой дядя, в ту пору штабной офицер, уговорил…

– Так. Где находится ваш дядя?

– Одно письмо было из Бразилии. Два – из Аргентины. Эмигрант…

– Так, так, далеконько махнул ваш дядюшка. Где вступали в партию?

– Здесь, на втором курсе…

– У меня вопрос секретарю парторганизации: скажите, знала ли парторганизация института, что в ряды партии она принимала бывшего добровольца белой армии?

– Нет, – растерянно ответил секретарь. – Этот вопрос не всплывал. Да и вообще впервые сегодня слышу об этом. Для меня это – гром и молния!..

– А чего бы вы хотели от Громона? Вот вам и гром, и молния!.. Ужели вы, разбирая громовскую кляузу, не почувствовали в ней громоотвод от его личности, желание приобрести некий авторитет на игре в бдительность?..

Секретарь молча пожал плечами.

Громову партбилета не вернули. Не вернули партбилета и Леньке Иванову. Хотя в комиссии на него не было никаких отрицательных материалов, он, слушая и видя, как Громова вывели на чистую воду, струхнул и, полагая, что о нём тоже всё известно, решил саморазоблачиться. С этого и начал, расхрабрившись, словно с обрыва сиганул в холодную пучину: