Иногда к Степаниде заглядывали словоохотливые соседки, и о чем только они тогда ни говорили! О дьяконе, тайком похаживающем к просвирне, о молодушках-невестках, несмыслённых в обрядах и стряпне, о звезде хвостатой, что пролетела над Чижовым на той неделе в субботу, о солдатах, воюющих с нехристями-японцами нивесть где и нивесть за что. Всё обсудят бабы, всё по-своему выяснят досконально и, удовлетворенные долгой беседой, разойдутся мирно, а иногда и поругавшись.

В ту зиму Иван возвратился «из миру» не с пустыми руками: привез Иван сухарей пуда три и поездкой по Кокшеньге был доволен.

Правда, Таиську он привез простуженной, так что она до весны отлеживалась на печке, отогревалась даже в печи и кое-как до лета поправилась.

Часто подходил Иван к зыбке, щекотал крючковатым толстокожим пальцем Андрюшкин подбородок, тряс над ним всклокоченной бороденкой и прищелкивал языком. Ребенок бессмысленно разводил ручейками и на ласку отца беззвучно усмехался.

…На черном хлебе с водой, на картошке с капустой и луком дотянул Андрюша до восьми лет. Иван решил его обучить грамоте. Отдавая сына в школу, сказал учителю:

– Станет худо учиться, говори мне, вицей постегать я всегда не прочь. Вичка ребра не перешибет, а ума даст…

Но учитель был не из таких. Худо ли, хорошо ли у него учились крестьянские дети, родителям он никогда на них не жаловался, а сам бил учеников линейкой почем попало.

Учиться надо было три года, Обычно в школе было учеников-первогодников двадцать, второгодников – десять, а на третий год оставалось человек пять…

Андрюша пыхтел над букварем в школе и дома. Через месяц, как поступил в школу, он знал всю азбуку и читал по складам. А спустя полгода он читал бегло. Но тут ученье оборвалось.

В холодную с проголодью зиму, когда Андрюше пошел всего-навсего девятый год, от надсады и болезни умер его отец Иван.

Оставив дверь в избу на приколе – без замка, с ухватом в скобе, Степанида вместе с детьми рано утром провожала покойника на кладбище. Немногие из соседей шли за гробом.

Сашка, старший сын, вел за повод взятую у соседа лошадь (своей у них в то время не было). Шел Сашка и сосредоточенно обдумывал свое житье-бытье. На старуху мать плохая надежда – хозяйская забота на нем остается.

Невеселые у Сашки в голове думы, а слез нет. Глядя на старшего брата, не плачут по умершем отце ни Таиська, ни Андрюша. Лишь Степанида, идя позади саней с гробом, всхлипывает и крестится набожно.

После похорон мужа Степанида на помин души его купила два фунта пряников и, раз давая чужим детям, говорила:

– Славные вы ребятки, ваши души безгрешные, ваши молитвы до бога доходчивые; помяните добрым словом Андрюшина тятьку…

Не знали ребята, как надо поминать покойника. Они охотно взяли из рук Степаниды гостинцы и, не поблагодарив ее, молча их съели. Только один из ребят, Колька, сын сапожника Алеши Шадрины, прожевал пряник, облизнулся и сказал:

– Бог даст, умрет мой тятька, наша мама тоже всем пряников купит, приходи тогда ко мне, Андрюшка…

Но Колькин тятька был еще крепкий сапожник и не собирался умирать. Сашка, брат Андрюши, пришел к нему и сказал, что он готов отдать Андрюшу в ученики на четыре года; платы никакой, харчи хозяйские.

Жалко было Андрюше расставаться со школой, да что поделаешь. Ремесло важнее, к тому же – хлеб и харчи готовые. И Андрюша перешел к Шадрине в ученики.

Любовь к грамоте, к книжкам у Андрюши была немалая.

Все, что из книг попадало в его руки, он читал и перечитывал Шадрине вслух от корки до корки. Книги в то время были разные: про старца Серафима Саровского, про пана Твардовского, о ковре-самолете, о непреоборимой верности рыцаря Гуака и о Прекрасной царевне Амазонке… От чтения таких книг в голове Андрюши создавалась неразбериха. На что был охоч до книг Шадрина, и тот слушал, слушал Андрюшино чтение, проговорился:

– От книг с ума сходят. Еще покойный поп говаривал, если книга старинная да отреченная, то от нее всё может случиться. Читать-то, Андрюшка, читай, да оглядывайся. Нарвешься на отреченную книжицу – век ума не соберешь…

Сашку взяли в солдаты и угнали на войну. Андрюша сапожничал у Шадрины. Четыре года перенимал у него сапожное ремесло. Нельзя сказать, чтобы оно туго Андрюше давалось. Премудрости большой в сапожном деле он не видел, но в хитрости своего хозяина подозревал.

Сапожник Алеша (по прозвищу Шадрина) всю жизнь думал о том, как бы ему разбогатеть. Но от одних дум богат еще не станешь. Сам он работал много. Ребят на работе тоже не жалел. Правда, своего сына Кольку он заставлял работать чуть поменьше, Андрюшу побольше.

Доверял сапожник Андрюше ремонт старой обуви. Еще давал ему тачать швы на голенищах, строчить задники и редко когда пробивать у новых сапог гвоздями подошвы. Это уже считалось «на разряд выше». Не спешил Шадрина готовить из Андрюши сапожного мастера; мало в этом хозяйчику интереса. Если Андрюша будет самостоятельным сапожником, значит – меньше в деревне почета и заработка Шадрине, тогда может раньше срока Андрюша уйти от него – что за смысл дни и ночи работать на чужих людей?

Андрюша понял хозяйскую уловку и заявил Шадрине:

– Дядя Алексей, ты не хитри, а взялся меня обучать ремеслу, так обучай как следует. Век твоим подмастерьем я быть не хочу. Тачка, строчка и починка мне надоели. Надо попробовать шить новые…

– Шей. Ну, шей новые, испортишь, заставлю отработать за порченный материал, – с угрозой в голосе предложил Шадрина и выбросил Андрюше кожаные выкройки, пахнущие дегтем.