Несмотря на содрогания, сотрясения, стуки и удары, ехать на усах за ледоколом было все-таки лучше самостоятельного виляния среди льдин в кромешном тумане. И даже возникало этакое паразитствующее ощущение, будто ты в «Стреле» едешь, а не выбираешься из пролива Санникова в Восточно-Сибирское море.
Арктическое терпение в ожиданиях имеет особую природу. Ежели, например, я жду трамвай № 3 (угол проспекта Щорса и улицы Ленина в Ленинграде), то уже через какой-нибудь жалкий час ненавижу все мироздание вместе с мироустройством и подпрыгиваю от желания набить кому-нибудь из горсовета морду. А ежели еще вместо «тройки» наконец прокатит без остановки какой-нибудь заблудший или учебный трам, то у меня на губах серая, а может быть, и кровавая пена выступает. В Арктике же для бывалого человека дело другое. Ты ведь заранее знаешь, что вся навигация там – это ожидание и терпение: ждешь льда и чистой воды, тумана и хорошей видимости, ледокола или ледового разведчика, – то есть «ожидание у моря погоды» в Арктике есть состояние нормальное. И чем меньше будешь внутренне торопиться, дергаться и суетиться перед клиентом, тем дальше окажешься.
Но этот наш рейс по тягомотности и простоям оказывается чемпионским. И попадись мне сейчас на узкой дорожке хоть сам хозяин здешних мест – белый мишка, я бы и ему морду расквасил.
Высшее руководство нашего орденоносного пароходства помогает в преодолении по мере сил:
РАДИО ВСЕМ СУДАМ БМП 5–12 СЕНТЯБРЯ ПРОСИМ ПРОВЕСТИ ЭТОТ ПЕРИОД ПОРТУ ЗАХОДА УЧИТЫВАЯ МЕСТНЫЕ УСЛОВИЯ МАССОВЫЕ МЕРОПРИЯТИЯ ОЗДОРОВИТЕЛЬНОГО БЕГА ЗПТ ХОДЬБЫ ЗАЧЕТ ВСЕСОЮЗНОГО ДНЯ БЕГУНА ТЧК ИСПОЛНЕНИЕ СООБЩИТЕ СРОК 15 СЕНТЯБРЯ УКАЖИТЕ КОЛИЧЕСТВО УЧАСТНИКОВ = ЧМ ХАРЧЕНКО ОПМ СКОПИНЦЕВ ОКПМ КОСОВСКИЙ
Знаете, кто эти товарищи, которые рекомендуют нам оздоровительный бег в районе Северного полюса? ЧМ – начальник пароходства, ОПМ – секретарь парткома, ОКПМ – председатель бассейнового комитета профсоюзов.
И вот такой анекдотической чушью высшие начальники загружают эфир, через который здесь с аварийной-то радиограммой пробиться трудно! Сейчас, товарищи дорогие, побежим трусцой в зачет Всесоюзного дня бегуна.
А почему ночи напролет мы лежим в дрейфе? Потому что ледоколы не бегуны и переть вслепую в черный арктический свет не могут, ибо верные поводыри – вертолеты Ми-2, которые стоят на ледоколах, – ночью не работают: нет специальной навигационной аппаратуры, нет достаточно мощных вертолетных светильников. А без вертолета у ледокола и каравана нет возможности избежать ледовых мешков и лабиринтов – радар тут часто бессилен и возможность быстрого маневра сведена к нулю, а каждый час падает температура, и каждая секунда идет уже на вес платины.
Вам давно уже смертельно скучно, а, читатель? Но вы же и бросить это чтиво можете в любую секунду! Да если даже и все подряд читать будете, то через полчасика выйдете на чистую страницу и захлопнете книгу. А вы попробуйте вот такое не читать, а переживать въяве. И два-три месяца. И без антрактов. Это и есть Арктика. Монотонность.
Через десять минут после выхода в полынью и прощания с ледоколом дали полный ход. Полынья впереди была широкая – мили полторы, слабоизвилистая, ее направление совпадало с генеральным курсом. Погода была прекрасная – штиль, солнце.
Я позвонил В. В. и доложил, что мы вырвались на свободу.
Он поздравил меня, заметив, что я давно уже только тем и занимаюсь, что вывожу моряков на чистую воду. Здесь содержалась некоторая подковырка, связанная с моими писаниями про некоторые отрицательные моменты морской жизни. Подковырку я покорно проглотил, а за поздравление поблагодарил.
В. В., назвав мою вахту «гвардейской», попросил поздравить с выходом на чистую воду весь ее состав – и штурманов, и матросов, и механиков, и мотористов.
Я с удовольствием выполнил его поручение.
Сразу в рубке появились и старший механик, и помполит.
Настроение у мужчин было жеребячье. Даже Митрофан чего-то сострил – гомон, смех – обычное оживление после спада напряжения.
А по уставу и гомон и смех в рубке вообще-то строго запрещены. Но было невозможно затыкать глотки людям. Тем временем мы шли полным ходом по полынье. Она, как я говорил, была широкая, вполне безопасная для движения полным ходом. Но все равно я – тут всеми богами клянусь! – несколько раз и очень строго сказал себе: «Осторожно, Витя! Не ликуй, Витя! Осторожно! Внимательно! Не распускайся!» – и действительно не распускал себя, не прислушивался даже к гомону.
Впереди в полынье плавала на самой ее середине могучая льдина, не льдина даже, а осколок ледяного поля. С обеих ее сторон оставались абсолютно свободные проходы шириной кабельтова по три – ширина пролива Сплитских Врат в Югославии, тех самых, где гробанулись Ребристый и Таренков. Имея полную свободу маневра, ход сбавлять я не стал, однако еще раз повторил про себя: «Осторожно, Витя! Сейчас особо осторожно!»
После чего скомандовал:
– Руль право десять!
В этот момент льдина была прямо на курсе, и я решил оставлять ее с левого борта не менее чем в кабельтове, ибо опасался поддонов – подводных продолжений этой мощной отдельно плавающей льдины.
В этот же момент в рубке грохнул очередной взрыв хохота, и я оглянулся на рулевого, ибо не услышал его обязательного: «Есть руль право десять!» Рулевой встретил мой взгляд и успокоительно кивнул мне: «Мол, вас понял!»
Судно продолжало лететь прямо на льдину, а затем начало отклоняться влево. Я взглянул на указатель поворота руля и покрылся холодным потом: руль стоял не право десять, а лево десять!
– Право на борт!!! – заорал я. – Как идете?! С ума сошли!!!
И вот в наступившей мертвой тишине потянулись те самые мертвые секунды, которые знакомы всем судоводителям.
Рулевой скатал руль на правый борт, но судно не кенгуру. Судно уже набрало левую угловую скорость и, медленно погасив ее, стало так же медленно набирать правую угловую скорость. До льдины было метров триста. Никакой дачей полного заднего хода я не смог бы погасить или даже притормозить инерцию полного
