жизнью, пьют, едят, играют в карты, спят со смачным храпом – вырвались из окопов, целые, с чистой совестью, впереди несколько месяцев тыла; вонючая старуха им, ясное дело, мешает. И вылечили!
Сел к ней в изголовье здоровенный танкист:
– Бабка, ты сейчас не рыпайся! Открывай рот! Ну! Вася, помоги!
Взяли и влили в нее полстакана чистого спирта. Покорчило ее минуту-другую, потом вырубилась. А проснулась – понос прекратился.
Везла же нас мать к Николаичу в город Фрунзе, где он проживал после положенной десятилетней отсидки с женой и двумя сыновьями. Они приняли нашу троицу на свои шеи и поселили во вполне по тем временам приличном сарайчике-флигелечке.
Так закончился этот платонический роман.
Еще первого сентября штатный капитан «Комилеса» Аркадий Сергеевич Конышев вызвал меня на связь с «Индиги» и сообщил о смерти Константина Симонова.
«Комилес» одиноко печалился в двух милях по носу посреди черной полыньи.
В 1975 году на этом «Комилесе» Константин Михайлович с женой и дочерью проплыли Арктику. Здесь он, верно, написал:
Да, написать такие строчки мог только тот поэт, который прошел Северным морским путем.
Вспомнилось, как в день пятидесятилетия с юбилейной трибуны Симонов сказал:
– Меня чуть не погубила тщеславно-неумеренная общественная деятельность на ниве литературы.
И надо заметить, что он сумел осадить себя круто:
И близкие и далекие смерти, когда находишься в море, переживаются как-то отчетливее и масштабнее, нежели когда ты на земле.
– Хочешь, прочитаю, что он написал в памятный журнал, когда мы его высаживали в Певеке? – спросил Конышев.
– Конечно, Аркаша, – сказал я.
И он прочитал:
– «Мне и моим товарищам по путешествию на „Комилесе“, оказавшимся вашими гостями, хочется сердечно поблагодарить весь экипаж, весь ваш дружный коллектив за внимание, заботу, дружеское теплое отношение к трем сухопутным людям, затесавшимся в ваш морской монастырь. Я с большим интересом и вниманием наблюдал вашу непростую и нелегкую работу в этом северном рейсе. И был рад нашим встречам и беседам на литературные и исторические темы, беседам, как мне кажется, взаимно искренним и взаимно полезным. Морского дела я, правда, еще за один рейс не изучил, но ничего, я молодой, я еще исправлюсь! А вам всем доброго плавания и счастливых встреч с близкими! Шестнадцатого августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года, борт „Комилеса“, в виду Певека. Константин Симонов». Все понял?
– Да, Аркаша, спасибо.
– Тогда до связи.
– До связи.
Печатая дневники, К. М. Симонов подчеркивает, что, прочитывая записи, он неоднократно испытывал желание задним числом вторгнуться в старый текст. Но удержался от дьявольского соблазна. И даже, чтобы побороть беса, чтобы что-то не «улучшить» в записях военных лет, чтобы решительно отрезать себе все пути для этого, Симонов, перепечатав дневник, один экземпляр сразу же заклеивал в пакет и сдавал в архив, как документ-первоисточник.
Мне бы его волю в самоограничении!
Документ и поэтичность видения – чертовски сложная штука.
Документ сохраняется на века. А поэтичность видения… Как быстро убивает ее старение и шаблон жизни…
«В
Заметил: когда В. В. рядом, я чаще дергаю телеграф и, бывает, сбиваюсь с ритма. Два раза уже так случалось. Случайная случайность? Или подкорка отвлекается на его присутствие, и потому появляется неточность поведения и слабнет сосредоточенность?
После вахты читал Любищева. Он горит желанием заставить всех беспрерывно думать о времени. Но поступать так – значит беспрерывно думать о смерти, что для здорового, нормального человека противоестественно. Нельзя же вовсе скидывать со счетов: «Счастливые часов не наблюдают!»
Честно говоря, Митрофан Митрофанович начинает меня тревожить. Он стойко копирует повадку старшего помощника теплохода «Державино» Арнольда Тимофеевича Федорова – царствие ему небесное, – то есть при каждом удобном и неудобном случае сматывает с мостика в штурманскую рубку, чтобы определяться по радиопеленгам. А на кой черт мне его определение, ежели рядом ледокол, который в любой момент даст точные координаты по спутниковой аппаратуре. Нам следует судно сквозь лед вести, для этого необходимо смотреть с обоих крыльев вперед по курсу. Пока никаких замечаний Митрофану еще не делал.
Москва в «Последних известиях» сообщила, что в прошлую арктическую навигацию к настоящему моменту 50% груза уже были доставлены на места, а сегодня – только 17%. Упомянули «Ермака», посочувствовали ему, бедняге. А он в данный вот момент едет прямо чистым нордом, ведя нас куда-то к Северному полюсу, а не на восток. И все равно хорошо, что мы не стоим, а куда-то едем, – пусть хоть к полюсу. Теперь мы с В. В. перестали трепать друг другу нервы шеш-бешем. Опасная игра. Митрофан запрещает себе даже смотреть на то, как другие играют. У него в прошлом с азартными играми связано что-то неприятное.
Может быть, я и по натуре игрок? Если так, то появляется хоть какое-то объяснение тому, почему меня опять и опять тянет сюда плавать.
Или я просто привязчивый? Так Бог устроил. Занесло на моря – я к морю привязался – судьба! А на землю занесло бы – к плугу привязался, крестьянином бы стал. И уверен – хорошим, потому что могу учиться. Правда, типично по-русски: на ошибках. Лоб разобью – перекрещусь. И второй раз на том же месте редко спотыкаюсь. Но преодолеваешь лень к учебе, только если находишься в действии и несешь ответственность за людей и материальные ценности. Вообще-то хвастаться здесь нечем. Еще железобетонный Бисмарк отметил, что все нормальные люди учатся на ошибках, но только дураки – на собственных.
