Поэт становится организатором Комитета помощи республиканской Испании. Назыму Хикмету не удалось послать защитникам Мадрида «ни ящика патронов, ни ящика яиц, ни пары шерстяных чулок». Но он посылает все, что у него есть, — свою любовь.

В конце 1937 года появляется в печати стихотворение Назыма Хикмета «У ворот Мадрида», по цензурным соображениям названное «Ночью идет снег».

Я знаю, в эту стужу    твои босые ноги    там, у ворот Мадрида, как два младенца, мерзнут на ветру. Я знаю, все, что есть на этом свете    великого, прекрасного, и все, что будет создано людьми… чего я жду с такой тоскою в сердце, все это есть в твоих глазах, мой часовой, стоящий ночью у ворот Мадрида. И ни сегодня, ни вчера, ни завтра я делать ничего другого не могу, как думать о тебе, любить тебя…

Последние строки, последние слова, которые вышли в Турции при жизни поэта за его подписью…

Наступает последний день 1937 года. Под вечер Назым собирается уходить — он договорился с двоюродным братом Джелялэддином Эзине, тоже поэтом, обсудить возможность издания журнала. Вернется к полуночи, чтобы вместе с женой встретить новый, 1938 год.

На Стамбул падают крупные влажные хлопья снега. Тают в мутных водах Золотого Рога, шапками ложатся на свинцовые купола мечетей, на ветви деревьев. Редкостное зрелище — снег веселит праздничную спешащую толпу. Быстро темнеет.

Когда он является к брату, у того уже сидит Хильми Улькен, доцент университета, публицист и романист. Он-то и собирается издавать журнал.

Назым предлагает назвать журнал «Человек». Лучшего названия не придумать сейчас, когда все человеческое подвергается поруганию… Человек…

В наружную дверь стучат. В большинстве турецких домов тех лет на дверях вместо звонка было железное кольцо. Хильми Улькен бледнеет. Руки, ноги у него трясутся. «Попались! Попались!» — шепчет он побелевшими губами.

Тщательно вытерев ноги и отряхнувшись, входит вежливый, улыбающийся молодой человек. Просит извинения у хозяев за беспокойство, все-таки сегодня новогодний вечер. Но ему необходимо видеть Назыма-бея.

— Это я! В чем дело?

— Вас просят пожаловать в управление безопасности!

Поэт не спрашивает зачем. Знает, что не получит ответа. Надевает пальто.

— Я хотел бы прежде зайти домой, взять вещи!

— В этом нет необходимости! Ваша супруга в курсе… Назым пожимает плечами. «Что еще взбрело им в голову?!»

Он оборачивается к Джелялэддину:

— На днях увидимся, аби!..

Через девять лет Назым напишет в бурсской тюрьме:

Однажды ночью, когда падал снег, я был поднят из-за стола, посажен в полицейскую машину, отправлен поездом и заперт. Так началась моя история. Три дня назад минуло девять лет, В коридоре на циновке человек, — на удлинившемся лице печаль решеток, — лежит с раскрытым ртом и умирает. Я вспоминаю одиночество    такое полное и мерзкое,    как одиночество безумных или мертвых. Первые семьдесят шесть дней в безмолвной вражде    замкнутых дверей, потом семь недель в корабельном железном трюме. Но нас не смогли победить. Вторым человеком со мною была    моя голова… Вот он, город без улиц и без домов, Тонны надежды. И тонны печали. Из четвероногих одни только кошки —    повсюду —       в камере,       во дворе,       в подвале. Я в мире запретов. Приложиться щекою к любимой щеке —    запрет. Обедать с детьми за одним столом —    запрет. Запечатать конверт —    запрет. На ночь гасить свет —    запрет. В кости играть —    запрет. Но одно, хоть это и запрещено,    не отнимут,       сердце нельзя обыскать, — это думать, любить, понимать. В коридоре умер человек. Унесли. Больше нет ни надежды и ни печали,    ни тюрьмы, ни свободы,    ни воды, ни хлеба,    ни тоски по женщинам, ни надзирателей,
Вы читаете Назым Хикмет
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату