каких контрреволюционных организаций открыт был заговор без участия самого Миши, клонившийся к его воцарению. По-моему, арест это неосторожный шаг правительства. Могли арестовать контрреволюционные организации, но его не надо было трогать». Неосторожность была вскоре исправлена, и великого князя освободили. Но сам факт ареста показывал, куда качнулся исторический маятник. «Левые» настроения брали верх, борьба с «контрреволюцией» становилась самоцелью, даже когда за этим странным словом ничего не стояло.

Второй раз великого князя арестовали уже в октябре 1917 года. Арест санкционировал Петроградский военно-революционный комитет. Но и этот арест был краткосрочным. Михаил Александрович скромно жил в Гатчине, не принимая никакого участия в политической жизни взбаламученной революцией страны. По некоторым сведениям, его секретарь, англичанин H. H. Джонсон получил для него визу в Великобританию, но Михаил Александрович не принял ее. Гатчинская жизнь великого князя завершилась весной 1918 года, когда постановлением ленинского СНК от 9 марта его вместе с H. H. Джонсоном «до особого распоряжения» выслали в Пермскую губернию. В Перми Михаил Александрович проживал в номерах «Королёвской гостиницы». Политически не ангажированные современники вспоминали, что его присутствие не вызывало у жителей города никакого интереса, хотя ввиду господствовавшего тогда террора общаться с ним боялись. Великий князь свободно ходил по магазинам, покупал продукты и прочие вещи[126].

Так продолжалось до конца мая 1918 года, когда свобода царского брата стала раздражать большевистских активистов Перми. Один из них, рабочий-большевик А. В. Марков, указывал, что прогулки Михаила Александровича совпали по времени с описью церковных имуществ. «Набожные старухи», узнав о пребывании в Перми великого князя, начали совершать «паломничества» к тем местам, где он гулял, «чтобы хоть глазком взглянуть на будущего помазанника Божия». Оценив все это как угрозу революции и опасаясь бегства великого князя, «активисты» решили «Михаила Романова изъять из обращения путем похищения его из „Королёвских номеров“». Идея зародилась у партийного вожака местных рабочих Г. И. Мясникова, даже по большевистским меркам — «левака».

В ночь с 12 на 13 июня несколько «активистов» буквально вытащили великого князя и его секретаря из гостиницы, отвезли за город и там расстреляли. Только на следующий день, вернувшись на место преступления, убийцы зарыли трупы Михаила Александровича и Джонсона. Никакого раскаяния в совершенном преступлении никто из «активистов» не испытывал. Наоборот. Мясников (волею судьбы в дальнейшем эмигрировавший из России, вернувшийся обратно и расстрелянный в эпоху сталинского террора) даже написал трактат «Философия убийства, или Почему и как я убил Михаила Романова». Его психология не только ужасает, но и удивляет. Для Мясникова образцом свободной личности является Смердяков, бунтующий герой-смерд. Убийство Михаила, по Мясникову, — это ликвидация знамени и программы всех контрреволюционных сил. Логика его понятна: борьба с этими силами — главное дело революционера. Таким образом, убийство получает свое оправдание. «А все-таки странно, — замечает Мясников. — Иван Сусанин. Крестьянин. Спасает Михаила Романова, Михаила I. А я, рабочий, изгой, смерд, закуп, тоже сын крестьянина, уничтожаю Михаила II и последнего. Начало и конец, альфа и омега…»

Сказанное можно признать гимном новому миру, который исполняет человек, поверивший в то, что он возможен только на руинах проклинаемого прошлого. Конечно, и для Мясникова революция — это трагедия истории, трагедия трудовых масс и «отживших классов». Но зло неизбежно должно переродиться в добро, в царство трудового человека. В новом доме трудящихся места для Михаила Александровича не предусматривалось: он должен был дать ответ за дела царственных поколений, которые «предпочли бы царствовать, а не умирать». Все предельно просто и жестоко. Предсказанный Мережковским Хам громко заявил о своем моральном credo. Идея выше правды, выше честности и права человека на жизнь.

Уже 13 июня ЧК Пермского округа послала в центр телеграмму о похищении великого князя и его секретаря. Розыски результатов не дали, но самые энергичные меры были приняты. В «Известиях Пермского уездного исполкома Совета крестьянских и рабочих депутатов» от 18 сентября 1918 года должно было появиться сообщение Пермской ЧК о задержании «сбежавшего» Михаила Александровича и история его «поимки». Но в последний момент информацию решили снять: вместо статьи появился черный квадрат. В других губернских и уездных газетах подобные объявления тоже были сняты и вместо них появились белые квадраты. Современные исследователи полагают, что «перед нами одно из звеньев сложной операции со всеми ее элементами, включая дезинформацию». Брат царя сбежал, — следовательно, необходимо ужесточить содержание под стражей бывшего венценосца, его супруги и детей в Екатеринбурге и членов дома Романовых, сосланных в Алапаевск, — на всякий случай. «Репетиция была проведена, сценарий апробирован. Впереди был главный акт драмы: Екатеринбург и Алапаевск» [127].

Николай II был обречен и, по логике новой власти, должен был умереть. Как и когда это будет, тогда еще не знали, но что будет — не сомневались. Еще 19 мая 1918 года на заседании ЦК большевистской партии Свердлов сообщил, что в президиуме ЦИКа стоит вопрос о дальнейшей участи царя, а также о том, что этот вопрос ставят и уральцы, и левые эсеры. Какое же решение приняли члены ЦК? Не предпринимать пока ничего, озаботившись лишь необходимыми мерами предосторожности. Более ни в одном из протоколов ЦК или в других официальных документах партийных верхов о последнем самодержце не упоминалось. По мнению Г. З. Иоффе, постановление от 19 мая подтверждает прямую зависимость судьбы Романовых от центра: без его санкций или прямых консультаций с ним эта судьба не могла решаться. Уральский историк И. Ф. Плотников также полагает, что роль Москвы была основополагающая. Решение, по его мнению, приняли «в Кремле, а в Екатеринбурге все решалось дублирующе-формально, для прикрытия центра, оповещения общественности, что все совершено на месте». Проводившая источниковедческий анализ документов центральных и советских органов московская исследовательница Л. А. Лыкова тоже убеждена в том, что расстрел царской семьи — инициатива не Уралоблсовета, а СНК и ВЦИКа и их руководителей, в том числе и Ленина. Л. А. Лыкова не исключает того, что глава советского правительства вел переговоры с председателем исполкома Уралоблсовета А. Г. Белобородовым.

К сожалению, у нас нет возможности подробно освещать историю убийства. Во-первых, это потребовало бы отдельного большого разговора и заставило бы отойти от рассмотрения главной темы: биографии последнего самодержца, а во-вторых, о екатеринбургской трагедии за последнее время опубликовано множество серьезных работ, в которых анализируются подробности екатеринбургского убийства. Достаточно указать на уже цитировавшиеся книги: Ю. А. Буранова и В. М. Хрусталева («Гибель Императорского дома»), Г. З. Иоффе («Революция и судьба Романовых»), И. Ф. Плотникова («Правда истории. Гибель Царской Семьи»), Л. А. Лыковой («Следствие по делу об убийстве российской императорской семьи»), и на новую монографию — Н. Л. Розановой («Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба»). В перечисленных работах изучены как известные материалы, давно введенные в научный оборот, так и источники, найденные в последнее время. Разумеется, авторы внимательно изучили ранние книги об убийстве царской семьи: М. К. Дитерихса и Н. А. Соколова. Таким образом, у меня есть возможность кратко изложить основную канву событий, опираясь на проведенную отечественными исследователями глубокую и всестороннюю работу.

Лето 1918 года для большевиков было трудным временем: решался вопрос, быть или не быть новой власти. В этих условиях вопрос о будущем царской семьи невозможно было откладывать, но что именно делать — никто не знал. Л. Д. Троцкий в своих воспоминаниях писал, что он предлагал устроить открытый судебный процесс, на котором была бы развернута картина всего царствования Николая II; по радио (это в 1918 году!) его ход должен был передаваться по всей стране, а отчеты — читаться и комментироваться каждый день. Ленин положительно отреагировал на предложение, но, очевидно, сомневался в осуществлении задуманного. Времени на организацию процесса могло не хватить. «Прений никаких не вышло, — вспоминал Троцкий, — т[ак] к[ак] я на своем предложении не настаивал, поглощенный другими делами. Да и в Политбюро нас, кажется, было 3–4: Ленин, я, Свердлов… Каменева как будто не было. Ленин в тот период был настроен довольно сумрачно, не очень верил тому, что удастся построить армию». В результате никакого суда не вышло. А политическая ситуация ухудшалась день ото дня. Опять поползли слухи, на сей раз — об убийстве царя. 20 июня управляющий делами СНК В. Д. Бонч-Бруевич даже запросил информацию из Екатеринбурга. В ответ от командующего Североуральской группой войск Р. И. Берзина