Прибытие вечером 6 августа в Тобольск не означало переезда в город: в доме («губернаторском дворце») не все было готово, ремонт не закончился. На пароходе жили еще неделю. Болели и выздоравливали дети, время от времени устраивались небольшие прогулки и развлечения, но в целом господствовала скука, ничем особенным не прерываемая. Не было и никаких эксцессов. Спокойная провинциальная жизнь в пораженной революцией стране…

Тринадцатого августа утром семья перебралась наконец в губернаторский дом, в революционном духе названный «домом Свободы». Немедленно его осмотрели — от подвала до чердака. Расположились, как и предполагалось, на втором этаже. В 12 часов дня священник отслужил молебен и окропил все комнаты святой водой. На следующий день комиссар Временного правительства П. М. Макаров уехал в Москву. А через неделю власть назначила нового — В. С. Панкратова, снабдив его специальной инструкцией по охране царя и его семьи. Среди прочего он имел право просматривать переписку пленников и получаемые ими письма (тогда же выяснилось, что комиссар Макаров вообще не цензурировал царскую корреспонденцию).

В прошлом народник-революционер, осужденный за убийство жандарма на 20-летнее заключение и просидевший 14 лет в Шлиссельбургской крепости, Панкратов не проявил себя мстительным и черствым по отношению к царю человеком. Более того, он сразу же предупредил солдат охраны, что нельзя допускать грубости по отношению к пленникам и чинить им обид. «Отряд вполне оценил мое заявление, — вспоминал позднее Панкратов, — и доказал это тем, что за все пять месяцев моего комиссарства никто ни разу не проявил себя хамом. Поведение отряда было рыцарским».

Постепенно жизнь семьи в Тобольске наладилась. Обычно все жильцы губернаторского дома вставали в 9 часов утра и после утреннего чая занимались каждый своим делом — царь вместе со старшей дочерью читали, младшие дети делали уроки, Александра Федоровна преподавала Закон Божий и читала вместе с великой княжной Татьяной Николаевной. В 11 часов все выходили на прогулку в маленький сад, примыкавший к дому. В 1 час дня был завтрак, затем (до 4 часов) прогулка продолжалась. Во второй половине дня, после дневного чая, царские дочери вновь занимались уроками и рукодельничали, а Алексей Николаевич в течение двух часов играл. В половине восьмого подавался обед, после которого свита, обедавшая и завтракавшая с Николаем II и Александрой Федоровной, оставалась на вечер. Устраивались игры в карты и домино, царь читал вслух (по большей части — произведения русских классиков). Страдая от недостатка физических упражнений, Николай II пожаловался полковнику Кобылинскому, который распорядился привезти бревна и купил пилы и топоры. Царь стал заниматься заготовкой дров для кухни и печей. Со временем к новому виду «спорта» пристрастились П. Жильяр и великие княжны.

Монотонность заключения утомляла пленников, вынужденных придумывать себе всевозможные развлечения. Одним из таких развлечений стали домашние спектакли (преимущественно на иностранных языках), в которых царь, наравне со своими детьми, принимал участие. И все же пленники очень скучали. Дочь доктора Е. С. Боткина, вспоминая об этом, писала, что великие княжны часто сидели на подоконниках в зале губернаторского дома и в течение часа или двух смотрели на пустынные улицы Тобольска. Заняться было нечем, время текло медленно. Царь, страстно любивший прогулки, пробовал добиться у комиссара Панкратова разрешения выходить за ограду губернаторского дома, но тот отказал. По-своему деликатный, комиссар не хотел объяснять Николаю II и лицам свиты, что для царя выход в город был небезопасен.

В газетах регулярно появлялись ложные сообщения о побеге царя, о его разводе и новой женитьбе, о переводе в монастырь, будоражившие население. Панкратов, дважды в неделю сообщавший Керенскому обо всем происходившем с царской семьей в Тобольске, просил принять меры против газетного вранья. Но ни одна мера не достигла цели. Пока появлялось опровержение, «утка» успевала облететь всю Россию. Контролировать ситуацию Временному правительству становилось все труднее. В адрес Николая II и его близких приходило все больше угрожающих писем. В результате, чтобы избавить себя от бесконечных разговоров по поводу прогулок, Панкратов рассказал о получаемой им на адрес царя корреспонденции Е. С. Боткину. Не подозревавший об этом, доктор все понял.

…Ситуация накалялась по мере того, как страна «левела», постепенно скатываясь к большевизму. Предсказания Дурново исполнялись! С первых дней пребывания в Тобольске Николай II внимательно следил за стремительно развивавшимися событиями, постепенно теряя веру в возможность мирного разрешения внутриполитического кризиса. Он был чрезвычайно огорчен конфликтом между генералом Корниловым и премьером Керенским, видя в генерале единственного человека, способного восстановить в России порядок. Но Корниловский мятеж был Временным правительством подавлен при помощи большевиков. Все было кончено (хотя агония Временного правительства продлилась еще почти два месяца). В те дни З. Н. Гиппиус назвала Керенского самодержцем-безумцем и рабом большевиков, аттестовав Николая II как самодержца- упрямца. Но если «упрямец», критикуемый и слева и справа, оставался у власти в течение многих лет, то «безумец» — только несколько месяцев 1917 года. Прав был барон H. E. Врангель, когда писал, что винить последнего царя за неспособность к управлению нельзя, ведь власть ему вручила Судьба, а Временное правительство схватилось за власть само, следовательно, оно полностью ответственно за неспособность к управлению. Из двух слабых и неспособных, полагал барон, самым неспособным оказалось Товарищество «Милюков, Керенский и Компания». Даже если не принимать мнение Врангеля о царе, нельзя не согласиться с его характеристикой политических наследников самодержавной власти. Они показали свою полную несостоятельность.

К сентябрю это окончательно понял и Николай II. Тогда-то в первый раз он и выразил сожаление по поводу своего отречения. Подчиняясь требованиям «общественности», царь верил в возможность новой власти довести войну до победного конца и избежать гражданской войны. Все получилось с точностью до наоборот. «Он страдал теперь при виде того, что его самоотречение оказалось бесполезным, — писал П. Жильяр, — и что он, руководствуясь лишь благом своей родины, на самом деле оказал ей плохую услугу своим уходом. Эта мысль стала преследовать его все сильнее и впоследствии сделалась для него причиной великих нравственных терзаний».

В такой ситуации оставалось только одно: жить «по нужде каждого дня», радоваться маленьким радостям и, как всегда, верить в милость Божью. Он продолжал заниматься с сыном, преподавал ему русскую историю. Уроки географии после 17 октября были переданы К. М. Битнер, бывшей начальнице Царскосельской Мариинской женской гимназии. Она же преподавала царским детям литературу. Школьная подготовка великих княжон и цесаревича не удовлетворила К. М. Битнер. «Очень многого надо желать, — говорила она комиссару Панкратову. — Я совершенно не ожидала того, что нашла. Такие взрослые дети и так мало знают русскую литературу, так мало развиты. Они мало читали Пушкина, Лермонтова еще меньше, а о Некрасове не слыхали. О других я уже и не говорю. Алексей не проходил именных чисел, у него смутное представление о русской географии. Что это значит? Как с ними занимались? Была полная возможность обставить детей лучшими учителями, — и этого не было сделано». Полагаю, что подобная «неразвитость» стала платой за домашнюю изоляцию, в которой выросли великие княжны, совершенно оторванные от мира их ровесников. Наивные и чистые девушки не имели, в отличие от матери, глубоких философских познаний, хотя и были, судя по всему, начитаны в богословской литературе. Александра Федоровна больше заботилась о правильном воспитании (как она его понимала), чем о полноценном образовании дочерей и наследника. Было ли это результатом сознательной педагогической политики императрицы или же ее недосмотром? Кто знает… Екатеринбургская трагедия навсегда закрыла этот вопрос. Дети разделили судьбу поверженных революцией родителей.

…Осень 1917 года, как мы уже знаем, не принесла успокоения царю, — из газет, приходивших с опозданием, он знал, что правительство не имеет никаких рычагов, позволяющих ему реально управлять страной. 17 ноября царь записал в дневнике: «Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и Москве! Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени». Так он отметил приход к власти большевиков, а на следующий день назвал их «подлецами» — за предложение «заключить мир, не спрашивая мнения народа, и в то время, что противником занята большая полоса страны». Утешение было только в молитве, посещение храма для царской семьи в тот период стало самой большой радостью и отдохновением. Заключение лишь укрепило их веру, научив с христианским смирением переносить свое положение.

Новое ленинское правительство — Совет народных комиссаров — вспомнило о тобольских узниках уже в первые дни после прихода к власти. 30 ноября 1917 года СНК обсуждал вопрос «О переводе Николая II в Кронштадт», вынесенный в связи с соответствующей резолюцией некоторых кораблей и частей Балтийского