перестала носить траур.

– Послушай-ка, милая, почему бы нам не воспользоваться окончанием траура и в самом деле не покатить в церковь?

– Не будем торопиться. Не зря говорят: «Поспешишь- людей насмешишь». Нам не пристало смешить людей…

Этот полушутливый разговор был прерван появлением в кабинете адъютанта, который доложил, что хефтлинг 78901 доставлен под конвоем.

По знаку Иммермана ввели заключенного. Фанни заметила, что Турханов выглядел значительно лучше, чем в прошлый раз. Лицо его посвежело, исчезли кровоподтеки, зажили раны.

– Садитесь! – предложил шеф гестапо, указывая на обычную для допрашиваемых некрашеную табуретку. – Надеюсь, с вами обращались хорошо?

Турханов неопределенно кивнул и сел на указанное место. Наступило молчание.

– Я жду,- недовольно проворчал наконец Иммерман. Фанни перевела.

– Чего он ждет? – нарочито с простодушным видом спросил Турханов.

Фанни поняла, что он издевается над шефом. Такая смелость очень понравилась ей, и она не удержалась от веселой улыбки. В то же время вопрос Турханова привел гестаповца в ярость.

– Вашего согласия на наше предложение,- еле сдерживая себя, вынужден был объяснить Иммерман.

– Я еще не успел подумать об этом,- ответил полковник.

– То есть как не успели? – вспылил шеф. – Что же вы делали все эти пять дней?

– Спал. До этого по вашему распоряжению в течение целой недели мне не давали спать, и я решил хотя бы частично возместить такую потерю.

Только присутствие девушки, которую он считал своей невестой и которой не раз давал обещание не применять при ней площадную брань, удержало Иммермана в рамках приличия.

– Но когда же вы можете дать окончательный ответ? – сквозь зубы процедил он.

– Сейчас, сию минуту. Я никогда не изменю Родине,- решительно заявил Турханов.

– Но от вас и не требуют измены.

– А подписка о сотрудничестве с гестапо? Разве это не измена? – спросил Турханов.

– Но это же фиктивная подписка. Она мне нужна только для оправдания вашего освобождения из-под стражи. Поймите, я хочу вам добра.

– Если вы действительно хотите мне добра, то отправьте меня в лагерь военнопленных.

– Значит, вы не дадите требуемой подписки?

– Нет!

– Но вы понимаете, что вас ожидает в таком случае?

– Да, вполне понимаю.

– Не верю! – закричал Иммерман. – Вы же не оловянный солдатик, чтобы не бояться смерти?

– Да, я живой человек. Мне тоже хочется жить. Но в то же время я – солдат, а солдат верен своей присяге, которая обязывает его сражаться до последнего дыхания

Некоторое время Иммерман просидел молча, нервно чертя карандашом по листку бумаги, потом порывисто встал, походил по кабинету и снова сел на свое место.

– Хорошо,- сказал он. – Пока я сохраню вам жизнь но вместо лагеря военнопленных отправлю в концентрационный лагерь. Причем До поры до времени дверь пере вами не захлопывается. Если одумаетесь, то сообщите мне об этом через старшего по бараку.

'С этими словами начальник гестапо взял какие-то бланки и начал их заполнять. Фанни от нечего делать встала со стула, подошла к шефу и через его плечо заглянула в эти бланки. Как и полагала она, шеф оформлял документы для отправки Турханова в лагерь смерти Маутхаузен. «Больше мы никогда не встретимся»,- подумала она. И тут произошло удивительное событие или, вернее, ей показалось, что произошло это событие. Ее глаза встретились с глазами Турханова. «Я – ваша! – сказала она своим пылающим взглядом. – Понимаете, навсегда ваша. Я люблю только вас!» Так ли он понял ее желание или нет, но ей показалось, что глаза Турханова ответили: «Я тоже люблю вас. Эта любовь придает мне силы для продолжения борьбы. Ваш образ всегда будет в моем сердце».

Эти девичьи грезы были прерваны грубым голосом шефа гестапо, вызывающего конвоира. От неожиданности, она даже заморгала, словно только что пробудилась от сладкого сна, улыбнулась, из-за спины своего начальника сделала Турханову прощальный жест рукой, а потом когда конвоиры вывели его из кабинета, начала приводить в порядок записи, сделанные ею в ходе допроса.

– Ну как? – спросил Иммерман у переводчицы, когда они остались вдвоем. – Неужели все русские такие?

– В каком смысле? – не поняла Фанни.

– В том смысле, что разыграл из себя кристально чистого советского патриота. Но кому это нужно? Хотел бы послушать, как он запоет завтра утром в Маутхаузене, когда подвергнется обработке в политабтайлюнге.

– Это так страшно? – наивно спросила Фанни.

– Обычно из трех грешников одного выносят ногами вперед.

«Боже мой! – мысленно ужаснулась Фанни. – Надо скорее предупредить Альфреда. Может, он найдет способ помочь ему. А если я обманулась в нем? Может, он нисколько не интересовался Турхановым, а только подтрунивал надо мной?»

Ударная группа десантников прибыла к заброшенному карьеру на рассвете. Половина из них была одета в полосатую арестантскую одежду, остальные натянули на себя форму эсэсовцев из дивизии «Тотенкопф». Первые сразу же приступили к имитации работы по добыче камня, а вторые, вооруженные автоматами и ручными гранатами, под видом охраны арестованных тщательно следили за окружающей местностью. Впрочем, посторонние на них не обращали никакого внимания, они привыкли встречать в окрестностях Маутхаузена рабочие команды заключенных под охраной эсэсовцев.

Скоро на станции Маутхаузен остановился поезд, прибывший из Вены. Он простоял всего одну минуту, но железнодорожники успели отцепить задний вагон. Там были арестанты, направляемые в лагерь смерти. На перроне их ждали эсэсовцы с четырьмя специально обученными собаками. Когда венский поезд скрылся за поворотом, начальник конвоя подошел к арестантскому вагону. Оттуда вышел старший конвоир. Они взаимно проверили документы, после чего началась выгрузка арестантов. При виде людей в полосатых брюках и куртках волкодавы в руках эсэсовцев яростно залаяли.

– Арестантов построить в две шеренги! – скомандовал ротенфюрер.

Эсэсовцы быстро выполнили его распоряжение. После этого начальник конвоя достал из папки список заключенных и начал вызывать по одному.

– Мишель Бержерак! – произнес он французское имя на немецкий лад.

Худенький и сгорбленный человек в легкой полосатой куртке вздрогнул.

– Я! – послышался его слабый голосок.

Ротенфюрер, смахивавший на профессионального боксера, своим здоровенным кулаком неожиданно нанес сильный удар в лицо профессору Парижского университета. Тот зашатался, но все же удержался на ногах.

– За что? -тихо спросил он.

– Кого я вызываю, тот должен выйти на три шага вперед. А ты тут торчишь как пень.

Пострадавший поспешил выполнить его указание, но впопыхах позабыл, что нужно было первый шаг сделать не с правой, а с левой ноги. Такая оплошность ему стоила еще одного удара, но уже не в лицо, а в затылок. Проверка продолжалась.