Настали тяжелые дни. После Сталинграда немцы потеряли уверенность в своих силах, а после катастрофы на Курской дуге уже мало кто верил в возможность победы армии стран «оси». Вот в это-то тревожное время и состоялось знакомство семей Иммерманов и Вагнеров, которое скоро превратилось в довольно прочный союз. Профессор начал работать в химической лаборатории концерна «Фарбенверке». Вместе с отцом там же устроился на работу Рихард. Не обошли и Фанни. В нее по уши влюбился младший Иммерман. Деспот-отец, в свое время испортивший жизнь старшей дочери, и теперь, не спросясь у младшей дочери, дал согласие на ее брак с Рудольфом Иммерманом. Фанни не нашла в себе силы отказать жениху, но поставила одно условие: «Я не хочу стать молодой вдовой,- твердо сказала она. – Поэтому замуж выйду только после окончания войны». Рудольф вынужден был согласиться, но в свою очередь тоже поставил условие: «Я не хочу лишиться невесты, поэтому до нашей свадьбы ты будешь работать у меня. Думаю, мои потенциальные соперники не посмеют явиться в гестапо за невестой»,- полушутя-полусерьезно предложил Иммерман. Предложение было принято,- и Фанни стала переводчицей гестапо.

Конечно, Фанни имела представление о том, чем занимается политическая полиция. Слухи о жестокости гестапо доходили до нее и раньше, но втайне она думала, что не все слухи заслуживают полного доверия, ибо в книгах довольно часто встречала изложение фактов умышленного распространения различными политиканами всевозможных ложных слухов о своих противниках. Теперь же, когда она сама с головой окунулась в этот омут, для сомнений не осталось места, и она впервые в своей жизни убедилась не только в бесчеловечной жестокости гестаповцев, но и в подлости и аморальности всего фашизма. Она глубоко задумалась над своей судьбой и поняла, что, работая в гестапо даже в должности переводчицы письменных материалов, стала соучастницей творимого там зла. Вот тогда-то у нее возникло желание вместо помощи помешать фашистам творить свои черные дела. К сожалению, она не знала, с чего начать. Конечно, она могла бы умышленно искажать тексты при переводе, но было сомнительно, принесет ли это пользу противникам фашистов. В обществе считается благородным поступком, если кто-нибудь окажет бескорыстную помощь страждущим. Поэтому многие добрые люди в обычное время оказывают материальную и моральную поддержку бедным, а в военное время – военнопленным. Последнее фашистами не поощряется, но доброй Фанни именно этим путем захотелось смягчить свою вину за соучастие в фашистских преступлениях. Решившись на такой смелый шаг, надо было подобрать подходящий объект для приложения усилия. Как раз в это время Рудольф пригласил ее быть толмачом при допросе Турханова.

Уже известно, что трехлетнее пребывание в Москве оставило неизгладимое впечатление в памяти Фанни, но время делает свое: даже самые яркие образы советских людей постепенно начали меркнуть, забываться. Встреча с Турхановым снова напомнила молодой девушке обо всем хорошем, что она знала о советском народе. По сравнению с теми молодыми людьми, которые мельтешили перед ее глазами в настоящее время, Турханов показался Фанни настоящим Гулливером среди лилипутов. Первый допрос продолжался более трех часов, но за это время Фанни не заметила на лице советского полковника не только признаков страха, но и сколько-нибудь серьезного волнения. «Вот какие они, советские люди! – с неподдельной радостью воскликнула она про себя. – Гнешь их – не гнутся, ломаешь – не ломаются. Вот кого следует мне избавить от той опасности, которая возникла на его пути».

Увлеченная этой мечтой, Фанни и не заметила, как прошла неделя. Ей хотелось снова и снова увидеть Турханова, но Рудольф почему-то не приглашал ее исполнять обязанности переводчика на его допросах. Раза два она сама напоминала своему жениху об этом, но тот каждый раз отговаривался тем, что ему недосуг заниматься этим, по его выражению, мелким преступником. Но с Турхановым занимались, да еще как! Об этом Фанни узнала через двое суток после возвращения Швайцера из Швейцарии. В два часа ночи ее подняли с постели и, не дав толком одеться, срочно доставили в гестапо.

О зверском обращении с заключенными Фанни знала и раньше, но до этой ночи сама не видала ни разу. В эту злосчастную ночь ей впервые в жизни пришлось увидеть работу палачей. Когда автомобиль остановился перед воротами тюрьмы, Рудольф почти насильно вытащил ее из машины, взял под руку и без обычной церемонии проверки пропусков быстро провел мимо застывшего в приветствии часового прямо в подвальный этаж.

– Вы извините нас, милая Фанни! – на ходу прошептал он. – Ничего не спрашивайте, ничему не удивляйтесь. Турханову мы дали наркотик, который развязывает язык любых злостных преступников. Он заговорил, но переводчик его не понимает. Через десять-двенадцать минут кончается действие наркотика, и он заснет. Пока он не уснул, нам нужно поговорить с ним.

С этими словами Рудольф привел Фанни в железобетонный бункер, специально приспособленный для пытки людей. Здесь нет окон, поэтому гестаповцы тут «трудятся» всегда при искусственном освещении. В накуренном помещении, кроме удушливого запаха табачного дыма, чувствовался еще какой-то приторно- сладкий запах, отчего девушку чуть не стошнило. Рудольф подал ей стакан холодной воды. Сделав глоток, Фанни почувствовала себя лучше и села на указанное место за столом, где сидели еще два человека – старший следователь Швайцер и эсэсовец в форме штурмфюрера, которого девушка видела впервые, но по тому, как он что-то пытался найти в русско-немецком словаре, догадалась, что имеет дело с переводчиком. За круглым столом сидела жирная личность в белом халате и что-то соображала, глядя на пустой шприц, лежавший перед ним. По всей вероятности, _ это был тюремный врач. Турханов тоже оказался здесь. Его привязали к специальному креслу, приспособленному для пытки. На мертвенно-бледном лице четко выделялись свежие кровоподтеки и небольшие раны. Из-под ногтей на пальцах левой руки капала кровь. Глаза заплыли, губы распухли от ударов.

– Очнись, Фанни,- несколько раз дернул ее за рукав Иммерман. – Быстрее переведи ему по-русски: адмирал Канарис находится в тюрьме. Он уже не отрицает свою предательскую деятельность. Его верный помощник полковник Планк через вас передавал секретные сведения в Москву. Скажите, когда и как вы связались с Канарисом и Планком?

Фанни точно перевела слова шефа на русский язык. Подобно лунатику, находящемуся на краю крыши многоэтажного дома, Турханов никак не реагировал на слова девушки, но через некоторое время приоткрыл глаза и заговорил на непонятном Фанни языке.

– Что он бормочет? – нетерпеливо спросил Иммерман.

– Он говорит на незнакомом мне языке,- ответила девушка.

– Передай ему, чтобы на наши вопросы отвечал по-русски.

Фанни передала, но Турханов опять заговорил на том же языке.

По тому, как он произносил фамилии Канариса, Планка, графа Бохеньских и какого-то Матковского, Иммерман догадался, что Турханов отвечает именно на поставленные вопросы, но, к сожалению, говорит непонятно.

– Спросите, на каком языке отвечает он? – приказал шеф. – На родном чувашском языке,- по- чувашски ответил Турханов, выслушав переводчицу.

Фанни хотя ни слова не знала по-чувашски, однако вспомнила, что, когда училась в Москве, на уроках географии не раз слышала название небольшого народа, и догадалась, что Турханов говорит по-чувашски. Пока она сообщала о своей догадке Иммерману, голова Турханова вдруг склонилась вниз. Тюремный врач тут же подбежал к нему, заглянул в глаза, пощупал пульс и тяжело вздохнул.

– Он заснул,- ответил врач на немой вопрос начальника гестапо.

– А нельзя его разбудить? – спросил тот.

– Невозможно. По словам профессора, действие нар коза должно продолжаться не менее пяти-шести часов.

– Не беда! – воскликнул Швайцер. – В ближайшее время разыщем человека, знающего чувашский язык, и свой опыт повторим еще раз.

– Если он вам больше не нужен, то можете повторить. Но профессор строго предупредил, что повторное применение наркоза обязательно приводит к гибели испытуемого,- сообщил врач.

Иммерман задумался. Чтобы узнать правду о связях адмирала Канариса, он без колебаний замучил бы до смерти сотни заключенных, но он дал слово брату, что Турханова передаст в руки мистера Томсона целым и невредимым, поэтому не рискнул повторить опыт с наркозом.

– Он еще нужен нам,- сказал он присутствующим. – Дело его принимаю к своему производству. Передайте начальнику тюрьмы, чтобы без моего ведома никто, кроме надзирателя Барбароссы, с ним не разговаривал. А теперь можете разойтись по домам. Вас отвезу я сам,- добавил он, глядя на невесту.