Было темно и холодно, когда Берк подходил к «Эспланаде», посыпал мокрый снег. Навстречу, зябко пряча пол-лица за воротником, изящно семенила статная молодая женщина в длинном красном пальто. Она чем-то напоминала Кейт… Боже, то-то было бы чудесно гулять по Белграду с Кейт!.. В такую погоду он всегда брал ее под руку, и они шли, тесно-тесно прижавшись друг к другу. Для одиночки Белград скучен и неприютен. Вместе они сели бы в уютном ресторанчике, взяли по бокалу вина — и говорили, говорили… нет, даже просто молчать с ней было бы замечательно…

Хватит.

Вечером ресторан «Эспланады» наполнился. На столах в рубиновых вазочках горели свечи.

За стойкой бара стояла другая женщина, лет сорока-пятидесяти, в полумраке точно не определишь.

— Простите, я ищу Тути, — сказал Берк.

— Уже нашли.

— В январе у вас останавливался американец. Портье сказал, что вы могли его запомнить. Моего возраста.

Тути наморщила лоб.

— Думаю, он ходил в фетровой широкополой шляпе — как гангстеры в американских фильмах пятидесятых годов.

Барменша игриво улыбнулась:

— Гомосексуалист?

— Кто?

Новая улыбка. Еще более двусмысленная.

— Ваш друг.

— Нет. Точнее, понятия не имею. А что?

— Так зачем он вам?

Берк хотел что-нибудь соврать, но… надоело.

— Сложно объяснить, — сказал он. — Меня зовут Берк. Майкл Берк. Я приехал очень издалека. Так вы помните того американца?

Он посмотрел женщине прямо в глаза. Та, прищурившись, держала его взгляд. Потом улыбнулась — иначе, дружелюбно. «А она красивая», — вдруг подумал Берк, который давно потерял привычку оценивать женские лица.

— Да, я помню вашего американца. Его звали Фрэнк. Трудно было не запомнить. Во-первых, штатовцы обычно останавливаются в «Интерконе». Во-вторых, мужчина сумасшедшей красоты. Хоть в кино снимай.

Берк спохватился:

— Может, вы хотите выпить?

Он положил на стойку тысячединаровую банкноту.

Тути молча взяла ее, налила себе крохотный стаканчик виски и для проформы пригубила.

— А вы, часом, не из полиции?

— Разве похож?

— Нет.

— А как выглядят полицейские?

— Как дерьмо. Большие бицепсы и маленькие глазки. На прошлой неделе были тут двое из госбезопасности. Вынюхивали как раз насчет Фрэнка.

— И… и что вы им рассказали?

— Похожа я на дурочку? Кто же этой падали правду говорит?

Берк только хмыкнул.

— Два месяца назад эти же типы арестовали двух наших девочек. Может, они и проститутки, но бить-то их зачем?.. Хорошие были девочки, всегда давали чаевые. — Заглянув Берку в глаза, она прибавила: — А вы даете на чай?

— Да-да, конечно. Всегда.

— И правильно. Здешние жмутся. Коммунисты отучили от хороших манер.

Берк положил на стойку еще тысячу динар, которая тут же исчезла.

— Полицейским тут только кретины правду говорят, — продолжила Тути. — И я этим врагам народа ничего ни за какие деньги не продам.

— Я не из полиции, — напомнил Берк. — А откуда вы так хорошо знаете английский?

— Жила в Чикаго двадцать лет.

— Да ну! И как же вас угораздило… то есть почему вы вернулись?

— Мать заболела. Пришлось…

Барменша вздохнула и неожиданным, проворным движением закинула себе в горло весь стаканчик виски.

— Матери лучше?

— Лучше. Вырезали ей эту дрянь… Короче, про Фрэнка я вам расскажу. Что знаю. А знаю мало. Спрашивайте.

— Почему вы называете его Фрэнком?

— Сам так представился. Мы не то чтобы много общались. Дружелюбным его назвать трудно.

— А еще с кем-нибудь он говорил? — спросил Берк.

— Нет. И это печально. Такой писаный красавец пропадает. К нему подкатывали — и девушки, и парни. У нас тут боевой народ. Он — ни-ни. Сидит себе за стойкой, пиво потягивает и в блокноте пописывает. Мне видно — все цифры какие-то, формулы..

— А о себе он ничего не говорил?

— Нет. Только один раз вдруг разошелся — стал танцевать. Причем когда оркестр ушел отдыхать. В тот вечер он хорошо набрался. И давай плясать.

— В одиночку?

Тути рассмеялась:

— Да, в одиночку. И не твист или еще что-нибудь современное. Лопочет-напевает на каком-то странном языке и все кружится, кружится и как-то хитро выламывается. Очень красиво — будто по воздуху плывет, только… ну прямо как шаман туземный… Словом, он долго так танцевал — минут пять-десять. Оркестр вернулся, но не начинали — смотрели на него во все глаза. И посетители тоже. Я смотрела и диву давалась: во дает, тихоня!.. — Очевидно, у Берка был такой озадаченный вид, что барменша саму себя перебила и сказала: — Короче, оттанцевал — и был в таком отличном настроении, что отстегнул мне сумасшедшие чаевые. Сказал, что это его последний вечер в Белграде.

— А он не упомянул, куда уезжает?

— Нет.

— Что ж, спасибо…

— Погодите. Я еще одно вспомнила. Он говорил по-сербски.

— Шутите!

— В последний вечер, когда он хорошо набрался, он пробовал говорить по-сербски. Акцент чудовищный, но слов знал много. Я спросила, не был ли он в войсках НАТО или ООН. Некоторые солдаты нахватались нашего языка за время войны. Он сказал «нет». Мол, сам научился. По книжкам.

Берк еще раз поблагодарил ее и поднялся к себе в номер.

За окном по-прежнему падал снег. Берк лежал на кровати и наблюдал, как по стене мечется свет от автомобильных фар. Он узнал много странного. Никола Тесла. Айн Рэнд. Зачем-то сербский язык. Пляска в одиночку.

Как это сложить во что-то… осмысленное?