открывать какие-либо детали их разговора, и также он сказал своему клиенту быть осмотрительнее в будущем. «Он и так сказал уже слишком много», – сказал Майер, понимая, что столь подробная исповедь Фрицля может связать ему руки. Впрочем, не было нужды беспокоиться. Стоило только полиции пригрозить Фрицлю обвинением в убийстве Майкла, и он отказался от сотрудничества с ними.
Майер говорил, что о ранних годах жизни Фрицля и о том, зачем он так ужасно разрушил жизнь своей дочери, он знает мало. «Именно здесь и начинается моя работа, – объяснял он. – Кто такой Йозеф Фрицль? Почему он такой, какой есть?»
На эти вопросы он искал ответ, чтобы лучше понять своего клиента, и он верил, что ему удастся объяснить, почему Фрицль запер в подвале свою собственную дочь. «После тридцати лет адвокатской практики я твердо убежден в одном. Каждое злодеяние, каждое преступление имеет свое объяснение».
Как и полиция, Майер не сомневался, что в деле не было соучастников, и он беспокоился, что на его клиента собираются повесить и другие изнасилования и убийства, например, нераскрытое убийство Мартины Пош в 1986 году. «Я жду предстоящих встреч со своим подзащитным, чтобы узнать, что он расскажет», – сказал он.
Также он сказал, что его не отталкивает жестокость преступлений, совершенных Фрицлем – по его собственному признанию, – или обстоятельства этих дел. «Меня это не шокирует», – сказал он. Более того, он был более чем доволен, получив это дело. «Герру Фрицлю задали вопрос, хочет ли он видеть меня своим защитником, и он ответил: „Да, я видел его по телевизору!“».
Впервые Майер попал в газетные заголовки в 1996 году, когда он защищал двух неофашистов, которых обвиняли в рассылке бомб в конвертах, и выиграл дело, добившись их оправдания. Его шансы на то, чтобы добиться более мягкого приговора для Фрицля, казались очень слабыми, но это его не пугало. По крайней мере, он купался в лучах софитов: «Даже колумбийская радиостанция спрашивала меня, готов ли я дать им интервью в прямом эфире».
Похоже, что признание судом невменяемости Фрицля было единственным выходом для Майера, если учесть исповедь Фрицля и иски, которые выдвигала против него обвинительная сторона. «Его хотят посадить за решетку до конца его дней», – сказал Майер. Поскольку Фрицлю уже 73 года, ему едва ли придется вытерпеть такой долгий срок заключения, на который он обрек свою дочь.
Особенно Майера беспокоила возможность того, что Фрицля могут обвинить в смерти младенца Майкла. «Он признал, что Элизабет сама родила в подвале двойню и что он не видел ее три дня после родов, – продолжал адвокат. – Он рассказал мне, что, когда обнаружил одного из новорожденных мертвым, он поместил его тело в печь. Элизабет сказала, что ее ребенок умер от удушья, а Фрицль не потрудился обеспечить ее медицинской помощью, которая могла бы спасти ребенка. И полиция теперь считает его виновным в убийстве первой степени, потому что он не позволил оказать ребенку помощь, прямым результатом чего и стала его смерть».
Майер сказал, что после того, как его обвинили в убийстве по преступному бездействию, Фрицль отказался разговаривать с полицией и сказал своему адвокату, что теперь он никогда не раскроет правды, почему он запер свою дочь. Второе обвинение в убийстве повиснет над ним, если не поправится Керстин.
«Максимальный срок за убийство в Австрии – 15 лет, но сейчас делается все возможное, чтобы увеличить приговор моего подзащитного», – сокрушался Майер.
Школьная подруга Элизабет, Криста Вольдрих, сказала, что именно, по ее мнению, станет уместной карой для Фрицля. «Если бы мне было решать, что с ним сделать, я бы бросила его в ту же яму, в которую попали Элизабет и ее дети», – сказала она.
Но его адвокат требовал смягчения приговора: «Герр Фрицль признает, что он насиловал и удерживал свою дочь в заключении, но он раскаивается в содеянном... Он эмоционально уничтожен. Он думал, что защищал свою семью, и говорит, что видел в этом свой долг главы семейства». Майер даже намекнул, что на следующем слушании он попросит судью выпустить Фрицля на свободу.
Несмотря на настойчивость Майера в том, что его подзащитный может быть психически нездоров, полиция, в свою очередь, настаивала, что «рассудительный и собранный» Фрицль был в хорошем психическом и физическом состоянии. На что Майер возразил, что обследовавшие его тюремные врачи поставили ему диагноз – шизофрения.
Суд назначил ведущего эксперта по судебной психиатрии, 46-летнего доктора Адельгейда Кастнера определить, будет ли Фрицль в состоянии выдержать судебный процесс. «Я провел с ним аналитические беседы, чтобы понять каждую возможную часть личности подсудимого, – сказал тот. – Суд хотел, чтобы я набросал несколько вопросов, и выставил мне крайние сроки, но, если мне понадобится больше времени, тогда суду придется подождать».
Он передал, что сказал ему Фрицль: «Я попал в катастрофу, из которой было не выбраться ни мне, ни Элизабет. Чем дольше я держал ее пленницей, тем безумнее становилось мое положение, тем худшие принимало обороты. Мое желание к ней становилось все сильнее и сильнее. Все 24 года я понимал: то, что я делаю, неправильно, что я сошел с ума, раз делаю это. Но меня влекло это запретное желание. Оно было слишком велико для меня».
Майер сказал, что его клиент находился под психиатрическим наблюдением, но отказался сообщить, чувствует ли он какие-либо угрызения совести. Это можно расценивать как указание на то, что нет. Майер только ответил: «Я ничего не могу сказать по этому поводу».
Ганс Хайнц Ленце, посетив Фрицля, не заметил у него следов раскаяния. «Когда я вновь встретил его в его камере, я сказал: „Неужели это были вы, герр Фрицль, я потрясен. Как можно творить такие вещи?“ – на что он ответил: „Мне очень, очень жаль свою семью, но уже ничего нельзя изменить“, – и я ответил ему: „Вам следовало подумать об этом раньше“».
Как и сам подзащитный, Майер был в негодовании от публичного освещения дела. Он обнародовал заявление Фрицля о том, что тот не является зверем, аргументированное тем, что он мог убить Элизабет и ее детей, но не сделал этого. Но то, чего он не сделал, едва ли облегчает то, что он сделал.
Несмотря ни на что, Рудольф Майер соглашался с Фрицлем. «Освещение этого дела переходит все границы, – сказал он. – Поэтому часть моей работы – отодвинуть его образ от образа зверя назад к образу человека. Потому что перед судом предстанет человек – не зверь».
Но вопрос, который должен был быть поставлен перед судом, вовсе не в том, зверь Фрицль или нет. Скорее, он мог бы заключаться в том, здоров ли он. В своем признании он говорил: «Я всегда понимал: то, что я делаю, – неправильно». Он говорил, что в нем всегда было сильно чувство «благопристойности», привитое фашизмом и материнской строгостью. Собственно, он заявлял, что изначальным мотивом для того, чтобы запереть дочь в подвале, было именно желание оградить ее от мирского зла. Способность отличать хорошее от плохого – стандартная юридическая проверка на вменяемость. Только позже Фрицль добавил к этим словам: «Я понимал, что, должно быть, сошел с ума...»
Врачи составили предварительную оценку личности Фрицля. Старший судебный психиатр Австрии Рейнхард Халлер, на чьи характеристики обвиняемых опирается суд, сказал: «Фрицлем, судя по всему, руководил ярко выраженный нарциссизм, требовавший проявления силы над другими, – и это может помочь объяснить, как ему с его насилием удавалось так долго ускользать от разоблачения. Этот человек, должно быть, болен, он, видимо, чувствует свое превосходство над другими».
Халлер также предположил, что поступок Фрицля, хотя он и надругался над Элизабет, когда она была еще девочкой, и регулярно насиловал ее в подвале, не был мотивирован сексуальным влечением. «Им руководило желание властвовать. Он, наверное, относится к людям с комплексами, в которых кроются корни его садизма. Ему нужен стопроцентный контроль над своими жертвами. Это его идея фикс – абсолютная власть главы семьи. Он, возможно, продолжал бы делать это до тех пор, пока имел силы контролировать своих заложников, если бы что-то не пошло не так». Он утверждает, что комплекс Фрицля мог возникнуть из-за обид, нанесенных ему матерью.
Жертва похищения Наташа Кампуш высказалась по теме незамедлительно и сообщила свои догадки о психическом сознании похитителя. Она призналась, что почувствовала себя «освобожденной», когда история раскрылась. Она видела параллели в своем деле и деле Элизабет. «Мать Приклопила, – рассказала она, – была ослеплена материнской любовью. То же самое было и с Йозефом Фрицлем. Он до ненормальности боготворил свою мать, чем ничуть не отличался от моего похитителя, который был очень привязан к своей матери. К тому времени, когда она приходила к нему, я должна была убрать весь дом,
