втянул отец. Заключенные дети всегда обращались к нему «дедушка», даже видя, как он насиловал ее.

«Элизабет всегда заботилась о таких вещах ради семейного благополучия, – говорит он. – А я пытался дать своей семье в подземелье все самое лучшее, что мог. Когда я приходил в подвал, то всегда приносил своей дочери цветы, а детям – игрушки и книги. Элизабет готовила для нас нашу любимую еду, а мы с детьми могли смотреть в это время приключенческие фильмы на видео, а потом мы вместе садились за кухонный стол и ужинали».

Он не отрицал того, что дети часто страдали от болезней, приступов кашля, болей в груди, спазмов и конвульсий, – но он не предпринимал эффективных действий, чтобы облегчить их положение. Когда заболела Керстин, «она разорвала на себе одежду и выбросила ее в унитаз». Именно тогда он осознал, что пора прибегнуть к хорошей медицинской помощи.

Фрицль уверял, что уже тогда он подумывал о том, чтобы освободить семью из подвала и свести их с семьей наверху. «Я хотел ввести Элизабет и детей в свой дом, – говорит он. – Я уже состарился к тому времени, уже был не таким энергичным и понимал, что в скором времени просто буду не в состоянии обеспечивать семью в бункере. Но Элизабет и дети должны были подтвердить историю о том, что жили в секте, расположенной в секретном месте, пока их не отпустили оттуда».

С этим явно несостоятельным планом он надеялся, что его преступление сойдет ему с рук, но в то же время он вполне сознавал, что ему грозит. «Конечно, я надеялся на это, хотя надежда моя была слабой, – говорит он. – Всегда была вероятность того, что Элизабет и дети предадут меня, но я пошел на этот риск, и я сделал это, потому что назревала трагедия (с Керстин)».

На вопрос, как ему удавалось не дать сбежать дочери и детям, он отвечает: «Это было несложно. Мне не пришлось использовать физическое насилие. Элизабет и дети полностью признавали во мне абсолютного главу семьи... Они никогда не посмели бы напасть на меня.

Кроме этого, они знали, что только мне известен код от пульта управления, который открывал и закрывал двери в подвал».

Суд спросил Фрицля, угрожал ли он им газовой атакой, если они будут пытаться сбежать. Он отрицал это. «Я только объяснил им, что им не стоит пытаться открыть дверь из подвала, потому что они могут получить разряд электричества и погибнуть», – ответил он.

На вопрос, почему троих детей он вынес наверх и дал им возможность прожить относительно нормальную жизнь под присмотром его жены, Фрицль ответил, что все из-за того, что они были «плаксами». В замкнутом подвале они действовали ему на нервы, и он боялся, что звуки их плача могут привести к тому, что его укрытие будет обнаружено.

Но полиция сегодня считает, что причиной могло стать вовсе не это. Если Лиза была удочерена, то остальные двое были зарегистрированы как дети, взятые под опеку, что давало Йозефу и Розмари Фрицль права на получение детского пособия, которое стало неплохим источником дополнительного дохода семьи. Различные государственные выплаты выросли до 20 тысяч в месяц: 600 (480) евро в месяц за Лизу, после того как она была удочерена; и 1000 (800) евро – за каждого из детей, взятых под опеку, – Монику и Александра. Поскольку бизнес Фрицля претерпевал финансовые трудности, эти средства позволяли ему вести расточительный образ жизни – одежда, дорогая машина, визиты в публичный дом и поездки в Таиланд. Полиция предполагает, что это стало действительным мотивом, побудившим его вынести детей наверх. Изучив его финансовые записи, они выяснили, что Фрицль постоянно нуждался в деньгах для выплаты по счетам.

«Они стали для него денежными мешками, – сказал следователь. – Все, что он сделал, было следствием не заботы о них, а только желанием получить деньги».

На вопрос, задумывается ли он сейчас о смерти, он отвечал: «Нет, только об освобождении».

Фрицль вызвал ненависть общества. В тюрьме он постоянно следил за репортажами, освещающими его дело. Несмотря на все свои признания, он пытался жаловаться на дурное отношение к нему прессы. Его защитник Рудольф Майер заявил, что его клиент считает себя несправедливо оскорбленным: «Он считает репортажи о себе пристрастными и абсолютно однобокими».

Фрицль протестовал против того, чтобы из него делали чудовище. «Я не монстр, – сказал он Майеру. – Я мог бы убить их всех, и со мной бы ничего не сделали. Никто бы даже не узнал об этом. Меня никогда не поймали бы».

Вместо этого, заявляет он, он спас жизнь Керстин, вступив в рискованную сделку. «Если бы не я, ее вообще уже не было бы в живых, – сказал он. – Именно я отвез ее в больницу».

Он даже уверял, что был добр к семье, которую держал в плену, и что между ними произошло очевидное недопонимание. «Он очень подавлен... Ему безусловно тяжело в тюрьме», – отвечал Майер.

Принимая во внимание факты, сопровождающие годы планирования и исполнения его сумасшедшей стратегии, так же как и физическое, сексуальное и психологическое давление, которое он оказывал на членов своей семьи, сострадать ему непросто. Тюремные охранники рассказали, что его сокамерники часто кричали и угрожали ему. «Сатана, изыди, – кричали они. – Мы убьем тебя!»

Вышедший недавно на свободу заключенный рассказал: «По ночам другие зэки кричали: „Выходи играть, бес, ты у нас получишь!“ А когда они проходили мимо его камеры, молотили в дверь ногами».

По словам Майера, Фрицль вел себя «очень тихо и скромно» – тогда как в действительности полиции пришлось общаться с высокомерным эгоманьяком. Его клиент, сказал он, «понимает ненависть людей за стенами тюрьмы» и готов принять свое наказание. «Я теперь хочу только одного, – говорил Фрицль. – Расплатиться за то, что натворил».

Это заявление адвоката прояснило намерение защиты подготовить почву для заявления о невменяемости подсудимого: «Я понимал, что, должно быть, сошел с ума, раз пошел на такое». Он утверждал, что им руководило влечение, которое «вышло из-под контроля».

Его защитник выражал свое согласие. Давая интервью в своем офисе напротив Центрального уголовного суда Вены, Майер заявил: «Мой клиент психически нездоров, а значит, не несет ответственности за свои действия. Он не зверь... Он всего лишь человек. Запереть его в тюрьме будет неверным решением. Ему нужно квалифицированное психиатрическое лечение».

Австрийская пресса была возмущена, когда оказалось, что Майер закидывает удочки для смягчения приговора, объявляя своего клиента душевнобольным, но адвокат оставался невосприимчив к выпадам журналистов: «Любое дело, которое имеет под собой психологическую подоплеку, интересно. Мы, адвокаты защиты, верим, что среди них есть и добрые души...»

Рудольф Майер позиционирует себя одновременно «врачом и адвокатом». Всю его практику, говорит он, его привлекали дела, которые имели под собой такую «психологически-психиатрическую подоплеку». Еще бы – его роскошный офис находится всего лишь за углом от того места, где практиковал Зигмунд Фрейд.

«Йозефа Фрицля изображают звероподобным монстром и сексуально озабоченным тираном, – сказал он. – Моя задача состоит в том, чтобы показать в нем человека». Что же, ему придется серьезно потрудиться.

Майер продолжал объяснять свои методы: он говорил, что всегда использует первую десятиминутную встречу с клиентом, чтобы получить впечатление о его личности. «Я отключаю рациональное сознание, включаю свои инстинкты и сосредоточиваюсь на глазах человека, – пояснил адвокат. – Это проверенная тактика – глаза обнажают девяносто процентов психики человека».

Большинству людей бледные глаза, глядящие на них с фотографий Йозефа Фрицля, казались дьявольскими, но это могло быть и оттого, что каждый, кто знал хоть что-то из того, в чем сознался Фрицль, уже имел о нем определенное мнение. Даже его адвокат признает, что у Фрицля был «взгляд Джека Николсона», точнее, того безумного убийцы, роль которого актер сыграл в «Сиянии».

Отложив в сторону инстинкты и то, что он прочитал в глазах своего клиента, Майер решил, что смог понять Фрицля уже в первую их встречу. «Первые тридцать секунд принципиально важны для установления психологического контакта, – говорит он. – Я уверен, что именно тогда мне удалось подключиться к герру Фрицлю».

Его общее впечатление заключалось в том, что его клиент был «отцом семейства, старейшиной, со своими хорошими и плохими сторонами». Если Майер считал, что его клиент «подавлен и эмоционально сломлен», то на допросах он был совершенно «невосприимчив».

При их второй встрече, рассказал Майер, «я просто дал ему возможность говорить и слушал его». Два часа кряду Фрицль рассказывал ему о своей жизни и излагал свою версию событий, но Майер не согласился