Сен-Лорана, сидят в кафе и снова долго беседуют… Ему двадцать девять лет, ей — восемьдесят четыре!
У него есть друг, декоратор — красавец Жак Гранж. Мы с ним тоже подружились, — рассказывает ЛЮ. —
Это компания молодых интеллектуалов, они водятся с прелестным актером Паскалем, он много снимается и играет в театре. С ними дружат Ив Сен-Лоран и глава его фирмы Пьер Берже, миллионер, он самый главный в этой империи «Ив Сен-Лоран». Они в нас с Васей души не чают, и я не понимаю — отчего? Но все это очень приятно.
Может быть, это ореол Маяковского?
Да они понятия о нем не имеют. Где он — где они… Франсуа-Мари — это золотая молодежь, прожигатель жизни, его имя все время в светской хронике, он щеголь… Арагон сказал, что они видят во мне советскую женщину, которая всю жизнь была лишена роскоши, и поэтому осыпают меня подарками. Меня это ничуть не убедило, разве я похожа на такую женщину?
Да, это не объяснение.
Она вернулась, задаренная с ног до головы и с заверениями любви до фоба. И это были не пустые слова! Посыпались длинные письма от Франсуа-Мари, полные шутливого обожания и веселого преклонения, долгие разговоры по телефону, подробные, неторопливые, — что читали, что писали, что ели, кого видели, как здоровье и что вообще происходит? Франсуа-Мари рассказывает, что ездили всей компанией отдыхать в Бретань. Там дом у родителей Паскаля. Пьер поехать не смог, но взяли у него «роллс-ройс», все поместились — Франсуа, Паскаль, Жак да еще и повар-негр, который восхитительно готовит, особенно суфле из сыра. Время провели очень весело, а ЛЮ уточняла, как именно. И требовала подробностей, ничуть не считаясь, что каждая минута разговора стоит вполне дорого. А подробности были такие: «По дороге встретили мадам Роша и мсье Роша — 'знаете, есть такие духи, которые они производят? Дальше поехали вместе, и было весело, но кто-то повздорил с мсье Роша, и мадам Роша всех расчехвостила, поэтому часть народа поехала дальше (я не поняла, кто именно), а часть улетела в Тунис, где чудесно отдохнула, я только не поняла, от чего они отдыхают?
Не в силах выносить разлуку, Франсуа-Мари летит в Москву и вся камарилья с ним.
Что привезти?
Ради Бога, ничего не везите, у нас все есть.
Но он звонил по нескольку раз в день, пока ЛЮ не сдалась:
Ну… не знаю… купите, что ли, сыру…
И вот с неба в Переделкино спускаются ангелы, которые вместо рогов изобилия держат в руках набитые чемоданы с одеждой от Ив Сен-Лорана и корзины со снедью от Фашона, самого дорогого и изысканного гастронома Парижа. Платья, фуляры, духи, сыры, шоколад, ананасы, спаржа, артишоки… «Но орхидеи и фисташки отобрали на таможне. Хоть плачь!» — сокрушаются гости. Да, действительно беда. ЛЮ угощает их борщом, от которого они в восторге. Все сидят до утра, не могут наговориться.
Три дня Франсуа-Мари нигде не был, кроме как в Переделкине. Опять борщ (огромный успех), опять застолье, разговоры, прогулки. Наконец, Инна отвезла всех посмотреть коллекцию импрессионистов в Пушкинском музее и взглянуть на Василия Блаженного. Вся компания пришла в восторг, зашла в ГУМ, купила штапельные косынки, повязав на себя и — скорее обратно в Переделкино!
Вскоре ЛЮ и Василий Абгарович прилетают в Париж по их приглашению. Пьер Берже снимает им апартаменты в «Плаза» — самом дорогом отеле Парижа. Над ними живет Моше Даян, под ними Софи Лорен — такой слоеный пирог. Открытый счет, «кадиллак» с телефоном — можно на ходу позвонить в любой город мира. Лиля Юрьевна не может понять столь бурного успеха и царской щедрости, но в ответ слышит лишь: «Мы вас обожаем!» — и весь разговор.
Однажды ЛЮ звонит мне из машины (!):
«С Франсуа-Мари были на выставке какого-то модерниста, мура собачья. Оттуда поехали к нам в «Плаза» и пили чай в вестибюле, там это почему-то принято. Франсуа беспрерывно говорит, иногда интересно. Завтра приглашены к нему. Если сердце не будет болеть — пойдем. К нему нужно взбираться очень высоко. Позвоню завтра, если не окочурюсь. Целую».
Назавтра, возвращаясь в отель, ЛЮ звонит из машины:
Были в гостях у Франсуа-Мари, квартира под крышей в старинном доме и нет лифта! Я была уверена, что скапустюсь на лестнице, пока поднималась… Квартира артистическая, все от антикваров, масса книг, картин, Беклин, которого я не видела вечность и который мне почему-то понравился. Они очень предупредительны, стол был элегантно сервирован, этот неф-повар постарался, и все было изысканно — суфле из омаров, форель с миндалем и еще с чем-то, не разобрала… В спальне у Франсуа- Мари — вообрази — стоит ванна, это очень удобно.
А может, в ванной комнате просто стоит кровать?
Не похоже.
Светская жизнь бьет ключом, и восемьдесят пять лет ЛЮ праздновали у «Максима» шумной компанией. Все пили шампанское, а виновница торжества запивала таблетки водой, что ничуть не омрачило празднества. Всякие знаменитости устраивали в ее честь суаре и всюду она появлялась с Василием Абгаровичем и неизменным Франсуа-Мари. Эдгар Фор устроил завфак, куда пришли Мадлен Рено и Луи Барро. Эмиль Айо дал обед, где среди приглашенных были Жюльетт Греко, Франсуаза Саган, Жанна Моро.
Каждый день Франсуа-Мари привозил ей от Сен-Ло- рана офомные сумки с нарядами — платья, костюмы, пелерины, перчатки и шляпы. «В конце концов мне стало неудобно принимать столько подарков. Я свернула в узел какую-то часть одежды и отправила: обратно. — И, помолчав, добавила: — О чем сейчас несказанно жалею».
Она прочла два его романа и пришла к выводу: «Ах, лучше бы я их не открывала. Разочарование».
Потом Франсуа-Мари прилетал еще пару раз, чтобы повидаться. Когда же мы с Инной попали к нему домой, то увидели во всех комнатах фотофафии ЛЮ, а в спальне — ее карандашный порфет работы Ив Сен-Лорана. Если нам случается быть в Париже, то Франсуа-Мари обрушивает на нас всю свою любовь к Лиле Юрьевне… Ну как это объяснишь?
В ее архиве сохранился номер «Monde» со статьей Ба- нье, где, в частности, можно прочесть:
«Она опоздала на вернисаж выставки поэта, ибо в Москве у нее не только друзья, но и могущественные враги, которые пытались помешать ей получить визу. «И кроме того, не забывайте, что я еврейка и живу в стране, где процветает антисемитизм». Неприятности идут от одного высокопоставленного лица в правительстве, и ее мужу не дают работу только потому, что он ее муж. Василий Катанян сидит рядом, он невысок, с усами и в очках, с не до конца завязанным галстуком.
…Внешний угол ее глубоко посаженных глаз подчеркивает линия черного карандаша. Другой линией обведены дуги бровей, круглые, как серсо. Голова большая, как у фантастической птицы, и медного цвета коса ниспадает на грудь, теряясь в складках зеленой шали. Руки у нее маленькие и очень тоненькие, разговаривая, она словно играет ими гаммы. Что у Лили удивительно — это голос и ее манера говорить. Голос — как струнный квартет. Обаяние ее сверкает, как весна, но она не играет им».
Далее Банье со слов ЛЮ рассказывает о Маяковском, и в конце:
«Из Маяковского хотят сделать статую. Но не я. Я знаю, что он занимался не только пропагандой, он писал блестящие любовные стихи. Но им это не нравится, и они открыли новый кошмарный музей из мрамора и бронзы, словно метро.
Мы с Катаняном живем вместе тридцать семь лет. Я его очень люблю. Когда был жив Маяковский, мы играли в карты каждый день. Это был друг Володи, Брика. Вася описал жизнь Маяковского день за днем, он знает о нем все».
После смерти Эльзы Арагон предложил им жить с ним во Франции. Она заплакала: «У меня в Москве все, там мой язык, там мои несчастья. Там у меня Брик и Маяковский. И я не могу это оставить, чтобы здесь… есть ананасы и рябчиков жевать? Там моя родина, мой дом — там».
