комнате, сломала шейку бедра и оказалась обреченной на неподвижность.
Вскоре мы перевезли ее на дачу в Переделкино. Там было просторнее, свежий воздух, густо цвела сирень. Уход за ней был прекрасный, но она не чувствовала улучшения и становилась все грустнее и грустнее. «Я живу только потому, что мучаюсь», — сказала она. Что можно было возразить?
…Был последний месяц лета 1978 года, когда неизменно желтело и краснело кленовое дерево — оно было особенно красиво за забором у Бориса Пастернака. Днем бывало спокойно, люди не приезжали без ее разрешения. Тихо-тихо. Больная, она подремывала, листала книги, вспоминала… Память, как длинная вечерняя тень, не покидала ее. «Знаешь, я теперь время от времени влюбляюсь в разные стихи Володи. Иногда они мне снятся. Иногда снятся чужие, старинные. Но Маяковский — каждый день. Сегодня вот это:
И бог заплачет над моею книжкой!
Не слова — судороги, слипшиеся комом; и побежит под небом с моими стихами под мышкой и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.
Как-то утром проснулась и говорит:
Опять снилось стихотворение Володино, начало забыла, но конец помню:
Опавшим лепестком под каблуками танца…
Это из неоконченного.
Я знаю, найди мне.
Прочла, отвернулась и больше ничего не сказала. И на следующее утро почти прошелестела: «Останемся только ты и я, бросающийся за тобой из города к городу».
Она была в печали, грустна и молчалива. С каждым днем все больше слабела, была подавлена зависимостью от окружающих — словом, понимала необратимость болезни.
Как-то вздохнула стихами Бальмонта: «Уходящие тени, уходящие тени уходящего дня…»
И вечером вдруг сказала: «Подумай только, сегодня впервые в жизни я не взглянула на себя в зеркало». И перед сном сказала каждому «спасибо». Хотя, казалось бы, за что? Но потом мы поняли, что так она простилась с каждым, кто был с ней рядом все эти дни…
4 августа 1978 года, когда муж ее уехал в город по делам, Лиля Юрьевна попросила работницу принести ей воды. Та подала стакан и ушла на кухню. И тогда Лиля Юрьевна достала из-под подушки сумку, где она хранила это самое «кое-что»… В простой школьной тетрадке, которая лежала у нее на кровати, она написала слабеющей рукой:
«В моей смерти прошу никого не винить. Васик! Я боготворю тебя. Прости меня. И друзья, простите. Лиля».
И, приняв таблетки, приписала: «Нембутал, нембутал на см…» Закончить слово уже не хватило жизненных сил.
Похороны были 7 августа, народу в Переделкино собралось множество. Виктор Шкловский сказал: «Они пытались вырвать Лилю из сердца поэта, а самого его разрезать на цитаты».
У нас некрологов не было, а за рубежом — во Франции, Германии, Италии, США, Швеции, Канаде, Чехословакии, Польше, Японии, Индии…
«То, что стояло стеной перед Маяковским, то ничтожное, но могущественное, что давило на него на протяжении всей его жизни, обрушилось на нее. И хотя бесконечно продолжались злые и нелепые инсинуации, она оставалась непоколебимой хранительницей зажженного ею огня, хрупкой, но несдающейся защитницей мертвого гиганта».
«Поэты, артисты, интеллектуалы и многочисленные друзья до конца ее дней приходили к Лиле, плененные ее обаянием и неутихающим интересом ко всему, что творилось вокруг».
«Ни одна женщина в истории русской культуры не имела такого значения для творчества большого поэта, как Лиля Брик для поэзии Маяковского. В смысле одухотворяющей силы она была подобна Беатриче».
«Лиля Брик была остроумной и ироничной, как персонаж Уайльда, и никогда не показывала, что была усталой. И что ей больше всего не нравилось — она терпеть не могла памятники. Не потому ли она так упорно отбивала многочисленные попытки сделать из Маяковского официальный монумент?»
Много раньше ЛЮ распорядилась не устраивать могилу, а развеять ее прах: чтобы те, кто клеветал на нее при жизни, не вздумали бы глумиться над ее надгробием. В поле под Москвой и был совершен этот печальный обряд.
Так ушел из жизни последний свидетель, способный воскресить двадцатые годы с их прекрасным безумием, с их бесконечными надеждами, которым не суждено было сбыться.
Характерный русский пейзаж — поле, излучина реки, лес… На опушке поставлена как бы точка ее жизни — огромный валун, который привезли туда ее поклонники. На нем выбиты три буквы — ЛЮБ. Читаясь по кругу, они образуют то слово, что Маяковский не уставал ей повторять, — ЛЮБЛЮБЛЮБЛЮБ…
Прах ее развеян. День ли царит, тишина ли ночная, колышится ль желтеющая нива, заметает ли пурга проселки, светит солнышко, иль буря кроет небо мглою, — признания, страдания и клятвы поэта, прошедшие сквозь всю его жизнь, слиты теперь с природой и будут вечно витать над землей, где покоится прах его рыжеволосой Музы.
Не смоют любовь ни ссоры, ни версты.
Продумана, выверена, проверена.
Подъемля торжественно стих строкоперстый,
Клянусь — люблю неизменно и верно!
ПОСЛЕСЛОВИЕ, или Как из Лили Брик пытались сделать… А.Коллонтай
Честно говоря, послесловие читают нечасто. Но тут случай особый.
Я вынужден обратиться к жанру послесловия в связи с тем, что в последние годы, когда ЛЮ вернулась из небытия, дня не проходит, чтобы где-нибудь не промелькнуло ее имя. От злобного вранья до забавной чепухи.
Окружать Лилю Юрьевну массой фантастической брехни (теперь это называется миф или легенда) стало модой.
Стоило замечательному литературоведу Лидии Гинзбург в своих интересных мемуарах написать слова «Римское самоубийство Лили Брик», как один из наших «образованных» журналистов, не способный отличить метафорический образ от реальности факта, написал, что Лиля Юрьевна покончила с собой в Риме. И пошло-поехало. Несть числа статей, в которых авторы хоронили Лилю Юрьевну в этом древнем городе. В 1996 году доктор советских философских наук израильтянин Захар Гельман в журнале «Высшее образование в России» вновь повторил эту «сенсацию». Кстати, в свое время Маяковскому в визе в Рим было отказано. Сегодня же благодаря нашим журналистам все утряслось.
Издательство «Захаров» предложило мне написать документальную биографию Л.Ю.Брик. Стали оформлять договор, как вдруг выяснилось, что на Международной книжной ярмарке в Москве рекламируется книга Аркадия Ваксберга о ней же.
Позвонил Захаров: «Узнайте у него, Василий Васильевич, так ли это? Если так, то мы опоздали и наша затея лопнет».
С Ваксбергом мы не то что друзья, но хорошие знакомые, он был недавно у нас, подарил свою книгу «Кол- лонтай». Мы обедали, сидя в бывшей столовой ЛЮ, говорили о ней, о моей книге мемуаров «Прикосновение к идолам», в которой ЛЮ отведена большая глава. Ваксберг ни словом не намекнул, что собирается писать о Лиле Брик.
Итак, я звоню в Париж, где он теперь почти все время живет:
Аркадий, здесь заявлена ваша книга о Лиле Юрьевне. Так ли это? Я интересуюсь, ведь мне тоже предложили писать ее биографию.
Да что вы, Вася, это они там перепутали с моей книгой о Коллонтай, какая Лиля Брик? И вообще я считаю, что вы закрыли эту тему своими «Идолами».
