белокурый Шамваллон. Остальные для нее как бы не существовали! «Отсутствие привычных вещей, неудобства, стеснения лишь увеличивают мою любовь, так же как в более слабой душе, в сердце, охваченном пошлым желанием, они производят противоположный эффект. Вчера я заснула под бальную музыку, в комнате, полной самых галантных придворных; увеселения, предназначенные слуху и призванные вызывать совсем иные чувства, трогают меня примерно так же, как волны моря разбиваются о тверди скал».

Марго оказалась совершенно неспособной последовать совету, который когда-то выработала для себя самой: «Хотите перестать любить? Овладейте любимой вещью…». Шамваллон для нее — «мое прекрасное Все… единственное и прекрасное чувство, которое вечно будет царить в моем сердце».

Как только Маргарита оказалась в Фонтенбло, Генрих III, скрывая свои истинные намерения, стал домогаться у сестры, чтобы она пустила в ход все возможные средства, лишь бы добиться приезда ее мужа в Париж. Но после долгого обсуждения со своими вернейшими советниками, Дюплесси-Морне и Максимилианом де Бетюном, Генрих отказался покинуть Гиень под предлогом, что с его отъездом здесь могут возобновиться волнения. На самом деле он по-прежнему не испытывал доверия к Генриху III. Хотя Екатерина и написала ему: «Уверяю вас, мой сын любит вас так сильно, как только можно это выразить словами».

Но в этом вовсе не был убежден Генрих Наваррский…

Примерно в то же время, в начале февраля 1582 года, когда король и королева Наваррские покинули Нерак, герцог Анжуйский отправился в Лондон на встречу со своей уже почти помолвленной невестой, королевой Елизаветой Английской. Она была старше его на двадцать лет. На первую встречу с королевой герцог явился разодетый по последней парижской моде: маленькая бородка клинышком, в ушах бисер, шляпа в перьях и кокетливая мантилья через плечо. Королева нашла его презанятным и, почти очарованная, дала ему прозвище «Лягушка».

Две недели подряд Франсуа Анжуйский выходил в свет щеголем. Он не уставал сравнивать Елизавету со всеми божествами Олимпа. Королева, в свою очередь, принимала «жениха» по-королевски и, чтобы развлечь его, устраивала пышные празднества на мифологические сюжеты. У герцога были все основания полагать, что это уже канун свадьбы.

В какой-то момент Елизавета чересчур увлеклась игрой и сама уже готова была выйти замуж за своего «суженого». И все же дело кончилось отказом, причем причины его были изложены довольно туманно. Несомненно, в первую очередь свою роль сыграло общественное мнение, которое в Англии было настроено не в пользу жениха с его католической верой. Но разрыв объяснялся и еще одной причиной, из-за которой рушились все другие британские свадебные планы: «королева-девственница», похоже, не отваживалась на последний шаг.

Чтобы разорвать наметившийся союз, Елизавета выдвинула условие, неприемлемое для Франции, — вернуть Англии порт Кале. Естественно, оно было отвергнуто, и, чтобы хоть как-то смягчить обиду «жениха», Елизавета выделила ему щедрые субсидии на предстоящую войну за освобождение Фландрии. Есть немало признаков, по которым можно судить, что она с большим сожалением рассталась с герцогом. В момент прощания королева преподнесла ему небольшое стихотворение, в котором выразила свою грусть и отчаяние от того, что ее «Лягушка» никогда больше не нырнет в воды Темзы, и пообещала Франсуа помочь ему нырнуть в воды Эско.[45] И вот в погоне за своей фламандской химерой герцог вновь оседлал коня и поскакал на Антверпен.

В Париже Маргарита с прискорбием узнала о том, что кампания во Фландрии сложилась крайне неудачно для брата. Хотя Франсуа обладал множеством громких титулов, среди прочих — герцог Брабанта, Люксембурга, граф Зеландский,[46] граф Голландский, или даже такой: Защитник Свободы Бельгии, — они не принесли ему реальной власти, которая по-прежнему оставалась в руках фламандских Штатов. Несмотря на то, что из Франции он получил подкрепление, состоявшее не только из наемников, но также из рекрутов, завербованных в собственных уделах, а во главе войск встали герцог де Монпасье и маршал де Бирон, взять Антверпен так и не удалось. Четыре тысячи солдат Франсуа ворвались в город, огласив его криками: «Город взят! Да здравствует месса!» — но половина из них тут же полегла под пулями оборонявшихся, остальным же пришлось отступить. Пока длилось сражение, брат Маргариты отсиживался в пригороде, куда отправился, между прочим, с первыми же раскатами канонады… Улицы, прилегающие к порту, рассказывает д'Обинье, покрылись трупами, а «в пространстве между двумя причалами горы трупов сравнялись с высотой баланса портовых весов…». В Малине фламандцы открыли шлюзы — и штурм герцога Монпасье захлебнулся в буквальном смысле слова, сам же он с частью войска спасся только благодаря какому-то крестьянину, указавшему им брод.

Анжу не осталось ничего другого, как возвратиться во Францию. То был конец прекрасной мечты. Вместо распростертых объятий Екатерина встретила его криком:

— Лучше бы ты не родился на свет! Тогда из-за тебя не сложило бы головы столько благородных людей!

Но если уж доискиваться главной причины фландрского разгрома, то не лежит ли часть вины за него и на королеве Наваррской, не она ли подтолкнула своего младшего брата на эту авантюру?

При виде сестры король неизменно делал улыбающееся лицо, все еще надеясь, что она сумеет убедить мужа приехать вслед за ней в Париж. Уже одним своим присутствием, считал Генрих III, он внес бы расстройство в планы сторонников Гизов — на Маргариту возлагалась задача помешать тому, кто был ее первой любовью. Вот почему, следуя просьбе Генриха III, королева Наваррская вновь принялась уговаривать мужа: «Вы найдете здесь соратников, которых потеряли в долгих баталиях последних лет, и за каких-нибудь восемь дней здесь обретете их больше, чем за всю остальную жизнь в Гаскони. Вы найдете здесь благорасположение короля, которое поможет вам согласовать с ним ваши интересы… Смиренно умоляю вас принять мои слова как глас человека, который превыше всего на свете ставит любовь к вам и желает вам блага…».

Злая на зятя, который упрямо не соглашался покинуть свою Гасконь, королева Екатерина закусила удила. Она заявила, что королева Наваррская не вправе ронять свою честь, мирясь с присутствием Фоссез, которая, как всему миру известно, является любовницей ее мужа. И Екатерина без промедления отправила девушку домой, к матери. Когда о происшедшем узнал Генрих — это было в мае 1582 года, — он пришел в ярость и отправил в Париж Антуана де Фронтенака, приказав ему заявить королю самый решительный протест. Что тот и изложил в выражениях, так ошарашивших Генриха III и обеих королев, что они не сразу пришли в себя.

Оправившись от потрясения, Маргарита выбрала лучшее из своих перьев и какими-то странными чернилами написала мужу следующее письмо: «Если бы вы попросили меня держать при себе девушку, которая родила от вас ребенка, то, в согласии со всеобщим мнением, вы бы тоже сочли, что это двойной стыд, — из-за оскорбления, которому вы бы меня подвергли, и из-за репутации, которую я бы приобрела. Вы пишете, что, дабы закрыть рот королю и королевам Екатерине и Луизе, как и всем, кто меня судит, я должна отвечать, что вы любите ее, а потому и я ее люблю. Такой ответ был бы хорош в устах кого-нибудь из