прерывать беременность, — то есть цель этой поездки была прямо противоположна надеждам, которые Маргарита возлагала на источники Баньера. Заботясь о собственном комфорте, Генрих пожелал, чтобы Марго сопровождала свою фрейлину, но она отказалась под предлогом, что дала клятву, что ноги ее никогда не будет в Беарне, «пока там не воцарится католическая вера».
Королю самому пришлось сопровождать на воды «свою девочку», как он называл Фоссез, — тогда как Маргарита начала новый курс лечении в Баньере. В «Мемуарах» она обмолвилась, что, будучи разделена с Шамваллоном, пролила в Баньере столько же слез, сколько ее муж со своей любовницей «выпили лечебной воды».
Увы! ни воды горячих источников, ни тем более мягкие воды Баньера ни той ни другой не принесли желаемых результатов. Так как Фоссез была уже близка к разрешению от плода, Маргарита со свойственной ей безграничной участливостью предложила юной любовнице своего мужа отправиться с ней в Мас д'Аженуа, где в «уединенном месте находился дом короля»:
— Я возьму с собой лишь тех людей, которых вы сами захотите взять. Тем временем король отправится куда-нибудь на охоту, и вы не тронетесь с места, пока не родите. Таким образом мы положим конец слухам, которые мне так же небезразличны, как и вам.
«Вместо того чтобы поблагодарить меня, Фоссез с крайним высокомерием заявила, что уличит во лжи всех тех, кто о ней дурно отзывается».
Короче, уповая на то, что в моде были всякие фижмы, фрейлина надеялась еще довольно долго скрывать свое положение. Королеве она заметила, что Маргарита ее больше не любит и только и ищет предлог, чтобы погубить ее репутацию. «Сказав все это очень громко, тогда как я с ней говорила очень тихо, она в гневе покинула мой кабинет и отправилась прямо к моему мужу сказать ему все то, что только что наговорила мне».
Генрих тем более не испытывал никакой благодарности к жене за ее старания. Больше того, продолжал сердиться на нее — вплоть до того момента, когда у Фоссез начались схватки. Лекарь дал знать королю, который тут же разбудил и Маргариту, — они спали в одной комнате, но раздельно. Генрих приоткрыл полог, которым было завешено ложе его жены, и виновато признался:
— Душенька, я скрыл от вас кое-что и теперь должен покаяться, прошу вас извинить меня за это и забыть все, что я вам когда-то наговорил. Вы меня очень обяжете, если сейчас же подниметесь и окажете помощь Фоссез, которая в этом очень нуждается… Вы же знаете, как я люблю ее… прошу вас, не откажите мне в этой просьбе!
— Я вас слишком почитаю, чтобы обижаться на что бы то ни было, что исходит от вас, — ответила Маргарита с любезностью, в которой все же прозвучала легкая ирония… — Бегу к ней и буду делать все, как если бы она была моя дочь. Вы же немедленно отправляйтесь на охоту и увезите с собою двор.
Маргарита немедленно распорядилась перевести Фоссез из комнаты фрейлин в одну из отдаленных комнат замка.
— По воле Бога она родила девочку, да к тому же мертвую, — объяснила Маргарита королю, когда тот вернулся с охоты…
Генрих немедленно отправился к Фоссез, которая «попросила, чтобы я ее навестила, как я обычно делала всегда, если какая-нибудь из моих фрейлин была нездорова, полагая, что я таким образом помогу унять уже возникшие слухи. Войдя в нашу комнату, муж увидел, что я уже легла…».
— Прошу вас подняться и навестить ее, — жестко сказал король.
— Я уже сделала это, когда Фоссез нуждалась в моей помощи, — ответила Маргарита с вызовом, — а теперь моя помощь ей не нужна. И если я к ней пойду, наверняка откроется все, что произошло, и на меня же будут показывать пальцем.
Несмотря на предпринятые усилия, «пальцем показывали» именно на нее. Да и впрямь, не стала ли она своего рода сводницей, прося тех своих дам, кто посмелее, втягивать мужа в свои сети?
Амурные интриги в Нераке дошли до слуха Генриха III, который не отказал себе в удовольствии растрезвонить о них, — и грянул хор миньонов и архиминьонов!.. Дескать, это дамы двора Нерака подбивают своих мужей и любовников, католиков и протестантов, взяться за оружие. Как следует из свидетельства д'Обинье, в свою очередь и фавориты короля «подверглись такому же подзуживанию своих любовниц, которые чаяли извлечь из будущих подвигов их дружков удовлетворение собственному тщеславию». Эти новые битвы останутся в истории под названием «война влюбленных».
Королева пробовала помешать обострению конфликта между ее мужем и маршалом де Бироном, королевским наместником провинции Гиень, доказывая, что война всем принесет одни бедствия. «Мой муж всегда питал доверие ко мне и его ближайшие сподвижники по вере также не раз имели возможность оценить мои советы. Но мне так и не удалось убедить их в том, с чем вскоре они вынуждены будут согласиться».
Маргарита исполняла роль, соответствовавшую ее положению королевы Наварры: «С самого начала этой войны, высоко ценя честь мужа, любившего меня, я решила не покидать его и разделить его судьбу…». Между тем в письме Генриху III и Екатерине она высказала надежду, что их королевские величества «соблаговолят приказать маршалу де Бирону, чтобы город, в котором я нахожусь, Нерак, получил право на нейтралитет и чтобы ближе чем на расстоянии четырех лье от него никаких военных действий не велось. Того же самого я добьюсь и от своего мужа в отношении войск гугенотов… Генрих III выполнил мою просьбу, поставив условие, что мой муж также не должен вступать в Нерак, хотя он там и не бывал. Это условие обеими сторонами соблюдалось беспрекословно…».
К счастью, как заметил Пьер де л'Этуаль, война влюбленных «была всего лишь огоньком, вспыхнувшим в соломе и так же быстро погасшим…». Но Марго от нее настрадалась, и не случайно это признание в письме Сибилле: «Я не стану вам даже говорить, сколько горя и скорби выпало на мою долю».
В субботу 20 ноября 1580 года в Перигоре, в городке Флекс, было подписано перемирие, и успех этот был в решающей степени предрешен посредничеством Анжу. К великому удовольствию Генриха Наваррского Арман де Бирон был заменен маршалом де Матиньоном. В новом документе были подтверждены положения предыдущего пакта, подписанного в Нераке. Но главное достижение гугенотов: гарантия на выделенные им зоны безопасности была продлена до шести лет вместо шести месяцев. Правда, при условии, что они — «мирно и послушно» — вернут королю Франции город Кагор.
Генрих III и Екатерина потребовали, чтобы Марго вернулась в Париж, дав понять, что не менее желателен и приезд короля Наваррского. Однако с финансами было крайне туго. Несмотря на то, что Маргарита продала канцлеру Пибраку за тридцать тысяч ливров свой парижский особняк, отель д'Анжу, находящийся недалеко от Лувра и «расположенный на виду». Вообще-то она не раз уже прибегала к кошельку Пибрака, но деньги улетучивались слишком быстро… Поэтому так кстати оказались пятнадцать тысяч экю, присланных сестре Генрихом III с ее дворецким Монике.
Пополнив свою шкатулку, Маргарита еще и потому обрадовалась возвращению в Лувр, что вместе со всем ее двором принуждена была уехать и ее фрейлина Франсуаза де Монморанси-Фоссе. Неутомимый Генрих Наваррский, когда его любимица окажется далеко, наверняка найдет себе замену, которая, как надеялась Марго, по крайней мере не будет настроена к ней враждебно. Екатерина поддержала дочь, но при этом у нее возник тайный план: зять наверняка увяжется в Париж за женой и крошкой Фоссез. А последняя стала послушным орудием королевы-матери. Сколько задних мыслей вынашивалось в головах той и другой партий!
29 января 1582 года король и королева Наваррские тронулись в путь, твердо условившись, что дальше Монтре-Боннен (это в нынешнем департаменте Вьенн) Генрих не поедет. В этом пункте, как и было условлено, Екатерина встретила дочь и зятя. В замке Ла Мот-Сен-Эре между ними вспыхнула дискуссия: королева-мать настаивала, чтобы зять ехал дальше, в Париж, однако хитрого короля Наваррского не так-то просто было заманить в приготовленную тещею западню. Он жаловался на свое правительство в Гиени, которое, как он говорил, недостаточно ему послушно. По его словам, было совсем не время оставлять его без присмотра и ехать в Лувр, как того желал Генрих III.
Итак, 31 марта 1582 года Маргарита уехала в Париж без Генриха. Он, надо думать, рад был отделаться от женщины, чьи вздохи предназначались не ему. Ведь у Маргариты все не шел из головы ее
