— Под старость крыша над головой будет… — в тон ей докончил Олесь. — Нет уж, пока я в заводской квартире поживу. И газ, и водопровод, а окна какие! Разве в собственной клетушке столько воздуха будет?

— Эх, ты… Мама говорила… — но что именно говорила мама, Зина не сказала. Мысли ее снова вернулись к трюмо. — Пожалуй, я завтра пораньше займу очередь в мебельном, а то все трюмо расхватают.

— Зинуша, пока придется обойтись без трюмо. Или уж с книжки взять.

— Почему с книжки? Ты же премию получил?

— Нет, премию мне не дали.

— Вот новости! Это почему? — округлила Зина глаза.

— Видишь ли, Зинок… — он подошел к ней, обнял ее за плечи: — У нас авария была. И меня лишили премии за нее. Правда, я не виноват, но так получилось.

— Раз наказали, значит виноват, — вывернулась Зина из его рук. Лицо ее вспыхнуло, стало злым и расстроенным. — Это что же, на одну зарплату выкручиваться?

— Как другие, так и мы.

— Другие… Большое тебе дело до других. Знал бы себя, не портил бы с людьми отношений, все хорошо бы было. А то для других ты хорош, а жена страдай. Бегай по магазинам, копейки выгадывай, чтобы обстановку хоть сделать приличную, — она всхлипнула.

— Копейки? — невольно улыбнулся Олесь. — Да я же тебе все до копейки отдаю и отчета не требую.

— Еще бы отчеты пошли! Сам, небось, признался, что я хозяйка хорошая. Как мы все это приобрели? A-а, небось, и не скажешь. А начинали-то с одной табуретки. Твои немного дали.

— Зина, замолчи, — предупредил Олесь. — Я про своих родных не желаю гадости слушать. И лучше прекрати все это.

— Нет уж, рот не заткнешь! — выкрикнула Зина сквозь слезы. Другие-то все о доме заботятся, а ты шут знает о ком! Премии не получил, а на дрянь какую-то полтораста рублей истратил!

— Книги мои оставь в покое. Я твои тряпки не считаю, — раздраженно отозвался Олесь и закрыл балконную дверь. Затем, сев к письменному столу, снова схватил газету и уставился в расплывающиеся строчки, пытаясь пересилить вспыхнувшее чувство злости и раздражения. Он потому и откладывал до последнего момента разговор о премии, — предвидел такую сцену. Как только дело касалось денег, Зину словно подменяли: она становилась такой алчной, такой завистливой и жадной, что ему становилось противно. И сейчас он еще долго сидел неподвижно, прислушиваясь к всхлипываниям и причитаниям жены, которая перечисляла все обиды, настоящие и воображаемые, с самого начала их знакомства до сегодняшнего дня.

Она лежала ничком на диване, уткнув красивую белокурую головку в шелковую подушку и плакала так жалобно, что на душе у Олеся становилось все муторнее. Наконец, он не выдержал, решительно отбросил газету и пересел на диван.

— Ну будет, Зинок, — устало сказал он и провел рукой по пышным волосам. Она затрясла головой и заплакала громче. — Перестань, я прошу тебя. Ну, подумаешь, важность, трюмо не купишь. Да нам и ставить его некуда.

— Нашлось бы… — глухо прозвучал ее голос.

— А если без него жить не можешь, возьми со сберкнижки, только не плачь, маленькая, хватит…

Она вздохнула и повернулась на бок. Олесь вытер ей лицо своим платком.

— Нельзя с книжки… Пальто зимнего нет у тебя. И я еще платье панбархатное хочу, а то у Райки есть, а у меня нету…

Можно было считать, что домашняя сцена кончилась. Вместе с досадой Олесь почувствовал и жалость к жене:

— Вся зареванная, дурочка. Нос распух, глаза красные. И из-за чего? Из-за ерунды. А ты даже не спросила, что за авария была. Может быть, я мог калекой остаться. Стали бы мы на одну пенсию жить, или бы ты от меня ушла? А?

— Да ну тебя, что ты страсти выдумываешь? — села Зина. — Фу, даже мороз по коже пошел. А про тебя я и так знаю. Забиякой в цехе ходишь, все перевернуть хочешь. Нашел, с кем связываться. Все равно, изобьют тебя, вот и вся награда. Сила-то солому ломит, мама говорит…

— Опять мама! Да что же у тебя совсем своего ума не стало? — он сердито встал и заходил по комнате. — Твоя мать собирает бабьи сплетни, а ты хочешь меня на ее лад переделать? И пожалуйста, не вмешивайся в мои дела. Ничего ты в них не понимаешь.

— Только то и понимаю, что без денег сидеть будем, — снова уколола она.

— И что ты все о деньгах? Разве мы из-за них на свете живем? Сколько есть еще хорошего, интересного!

— Где оно без денег-то это интересное? В кино раз сходить — и то десятка нужна. Зря ты деньгами так швыряешься.

— Зина! — почти с отчаяньем взмолился он. — Да хватит тебе все на рубли мерять! Ведь есть же хорошие люди, интересные разговоры, встречи — разве их на деньги купишь? Ты вот сидишь дома, дальше носа не видишь. А другие работают, интересы у них есть и кроме дома. Вот, хоть Марина… — он запнулся, но тут же решительно продолжил: — У нее на уме не тряпки да деньги, с ней интересно о многом поговорить. Познакомилась бы ты с ней получше, увидела бы, чем люди еще живут. И сама бы ты заинтересовалась.

Вся эта тирада произвела на Зину совершенно не то действие; про себя она решила, что тут дело явно нечисто, никого еще он так не восхвалял, да еще прямо в глаза жене. Злая ревность сразу высушила слезы. Разглаживая подушку, не поднимая глаз, сказала:

— Валентин говорил, лаборантки там у вас требуются. Может, мне и правда попробовать пойти? Буду всякие там опыты делать.

Олесь прикусил губу. Он только на мгновение представил себе, как они будут работать вместе: Зина и Марина… И чувство протеста поднялось с такой силой, что он еле удержался от гневного возражения. Овладев собой, сказал:

— Там дело новое, учиться надо. Вот на экспрессе…

— Ну да, кислотами всякими отравляться! И еще кто-то там командовать будет. А тут Валентин. Обещал помочь…

— Интересно, что это Валентин так заботится о чужих женах? — без всякого умысла сказал Олесь.

Но это замечание взорвало Зину, и она снова принялась обвинять мужа во всех смертных грехах, и под конец он был рад заставить ее замолчать любой ценой.

— Поступай, как знаешь, — резко оборвал он ее жалобы. — Но только потом, смотри, не плачь, что трудно, не справиться, надоело!.. Дело твое!

Вырвав такое сомнительное согласие, Зина мало-помалу затихла. Молчал и Олесь, барабаня пальцами по столу и бесцельно глядя в окно.

Повздыхав и утерев глаза, Зина, наконец, встала с дивана, поправила чехол, взбила и разложила подушечки и повертевшись по комнате, сказала, принимаясь за уборку стола:

— Значит, я поговорю с Валентином… Что он скажет…

Олесь молчал. Зина смотрела на него, потом нерешительно подошла и кончиком пальца коснулась его плеча.

— Олесь, — тихо прошептала она.

Он молчал.

— Олесь, не сердись… Честное слово, я так больше не буду. Сама не понимаю, что на меня находит. Нервы, наверно. Я не люблю, когда ты сердишься, Олесь, — жалобно протянула она и уже смелее погладила его по плечу.

— Эх, Зина, Зина, — вздохнул он и задержал ее руку в своей. Неладно мы стали жить. Почему?

— Потому что ты с меня требуешь много. — Она с облегчением рассмеялась и подставила лицо для поцелуя. Она не обратила внимания, какой это был вынужденный, холодный поцелуй.