Другой раз полы и то два раза в день мою.

— И зря. Чем больше этих мужчин обхаживаешь, тем больше они нос задирают. Я вот своего не балую.

Что Рита держала Илью Абрамовича в послушании — знал весь дом, не только Зина.

— Олесь не такой, — сказала она неуверенно, считая носовые платки; сбилась, бросила их и спросила: — А разве вы слышали что?

— Да нет, ничего такого, — протянула Рита, довольная возможностью подразнить. — А только что-то слишком часто видят его около приезжей. Так и увивается.

Рита лишь один-единственный раз видела Олеся с Мариной, да и то с ними был Виноградов. Но ее поразило оживление, с каким Олесь разговаривал, веселый смех, какого она никогда не слышала у своего замкнутого, сурового соседа. И Рита продолжала тянуть:

— Конечно, может, ничего там такого и нет. Я просто к примеру. К тому веду, что надо тебе поменьше дома сидеть, на люди показываться нужно. Хоть бы ко мне приходила по вечерам. Там в лото поиграем, в картишки перекинемся, пластинки послушаем. А народ у меня бывает веселый. Ты не смотри, что я старуха — жизнь любить и понимать надо.

— Легко сказать…

— И еще легче сделать. Ты же красивая. Меня б на твоем месте на руках носили. Вон Валька — думаешь, я не заметила, как он на тебя все глаза проглядел?

— Скажете тоже, — пробормотала Зина со смущением. Рита знала, о чем говорила. Брат Риты, Валентин Миронов, настойчиво, хотя и тайно ухаживал за Зиной. Как бы случайные встречи, сказанные на ухо слова, украденные второпях поцелуи волновали и тревожили молодую женщину. Олесь никогда не умел так ласково заговаривать, никогда она не слышала от него таких восхищенных похвал своей внешности, вкусу, никогда в ее отношениях с Олесем не было и намека на что-то запретное, отчего делалось оно только привлекательнее… И хотя у Зины в мыслях не было изменить мужу, но постоянные намеки Риты на чувство Валентина, разговоры об его переживаниях тешили самолюбие и заставляли искать общества этой женщины.

Рита была совсем не похожа на Валентина. Ленивая, полная* рыжая, она еще была красива, но все ее черты уже приобрели расплывчатость. Она много курила, чтобы не полнеть, много бывала на курортах, вечерами, принарядившись, выглядела еще очень привлекательной; но за последние годы лень все больше забирала ее в свои руки, Рита была способна целыми днями валяться на диване с растрепанной книжкой или сидеть у какой-нибудь соседки, бросив детей и все хозяйство на руки домработницы.

Хотя чистюля Зина осуждала соседку заодно с другими женщинами, ей все-таки было лестно приятельское снисходительное отношение к ней жены начальника мужа. Это как-то даже возвышало Зину в собственных глазах. А рассказы о курортных романах, об иной жизни — легкой и заманчивой, как в кино, будили беспокойство, острее делали ощущение пустоты, которую не заполняла домашняя работа.

— А правда, Валька у нас красивый уродился? — продолжала Рита. — Когда вы вместе бываете, на вас прямо люди оглядываются, честное слово. Эх, дурачки, поспешили оба головы себе закрутить!

— Не пойму, к чему вы это говорите? — сказала Зина, отвернувшись к комоду.

— Не поймешь, потому что молода еще. А старой будешь — уже и понимать не к чему. Ну, ладно, штопай носки мужнины, а я пойду, — сказала Рита и встала. — Может, все-таки придешь вечером пластинки послушать? Мне такие вещицы принесли!

На пороге она столкнулась с Терновым. Тот суховато поздоровался с ней и спросил о здоровье Ильи Абрамовича.

— Спасибо, уже лучше. Скоро выписывается на работу.

— Пусть не торопится. Сердце — такая штука, что его беречь надо.

— Что вы, мужчины, понимаете в сердцах? — по привычке кокетливо стрельнула Рита глазами и вышла.

— Что она к тебе повадилась? — недовольно сказал Олесь и открыл шкаф, чтобы поставить принесенные книги.

— Уж и зайти нельзя. Да она по делу была. А ты что, опять книг купил? — взглянув на переплеты трех толстых томов, Зина недовольно воскликнула: — Сто пятьдесят рублей? На что тебе какой-то Стасов дался?

— Нужен, — кратко ответил Олесь и пошел в ванную.

— Ты что, уже зарплату получил? — крикнула Зина вслед.

— Угу, — донеслось оттуда.

Зина постелила на стол вышитую суровую скатерть и стала накрывать к обеду; свежий после душа, но хмурый, Олесь просматривал газеты и не бросил этого занятия даже за столом.

Подав ему тарелку, Зина с аппетитам вонзила зубы в хлеб, проглотила две-три ложки борща и вдруг вспомнила:

— Мама была, говорит, завтра в мебельный магазин трюмо рижские привезут.

— У-гм, — отозвался Олесь.

— Трюмо нам очень надо. Тогда я трельяж маме отдам, она найдет покупателя.

Ответа не было. Зина рассердилась.

— Ты бы хоть сначала поел, а потом бы читал. Все одно, как жены и дома нет.

Он опустил газету и удивленно посмотрел на нее.

— Когда же мне читать? Заниматься надо.

— Ой, скоро ли это кончится? Надоела жизнь такая!

— Зина, у меня экзамены. За четвертый курс сдаю, это не шутка. Вот погоди, кончу институт, стану инженером, буду все время в глаза тебе глядеть.

— Тогда и глядеть не на что будет, — жестко сказала Зина, отталкивая тарелку. — Помоложе найдешь.

— Узнаю знакомые речи! Этому ты у Риты учишься? Ой, Зина, смотри, просил же я тебя не дружить с нею. Хорошему она тебя не научит.

— Ты научишь? Да мне за целый день слова сказать не с кем. Спасибо, хоть кто-то заходит. Живу, как в тюрьме.

— А я, выходит, тюремщик? Интересно. Получаешь высшее житейское образование?

— А что, неправда? — запальчиво воскликнула Зина, рассерженная насмешкой. — Вот ты мне скажи, много я тебя вижу? Небось, со всякими приезжими у тебя есть время разговаривать. Рассказывают люди, как ты любезничаешь…

— Только не старайся разыгрывать ревность — не выходит. А что о базарах да магазинах слушать скучно, так это правда.

— Ты вот всегда об умном говоришь. Свихнешься на книгах, чтоб им пусто было. Возьму вот как- нибудь все и пожгу.

— Ты меня позови посмотреть, — усмехнулся он, все еще стараясь обратить разговор в шутку.

— Тебе только насмешки строить! А сам не возьмешь в толк, что я просто несчастная с тобой. Девчонкой была, так хоть по саду пройдусь, музыку послушаю… И на что мне твой институт, сама-то я для тебя как была прачкой да кухаркой, так и останусь, а разговоры ты с другими разговаривать будешь.

Олесь невольно поморщился. В словах жены была горькая правда. Зина и в самом деле была домоседкой, разговоры они вели только о житейских мелочах. Бывали вечера, когда они часами не обменивались ни словом — не о чем было. Завода она не знала и не любила, книг не читала. Интересы у них были совсем разные, и смысл жизни они видели тоже в разном.

— Зинок, — сказал он ласково. — Ну, почему бы тебе снова в кружок пения не поступить? На днях встретил руководительницу, справлялась о тебе. Сказала, что ты могла бы украшением у них быть. Вон, ходит же Гуля в балетный…

— Ну и пусть ходит, если нравится. А меня от муштры тошнит. Пой вот так, а не этак. А если у меня не выходит? Ученье мне и в школе надоело. Другим надо заниматься.

— Ну, например?

— Например? Давай дом строить, Олесь! И время займем, и польза будет! Свое гнездышко будет…