Была она написана резко, но возразить против нее нечем — все правильно. Предложение Виктора, в самом деле, могло принести некоторую пользу, хотя и не решало всех затруднений. Но гневный разнос, который учинил Рассветов Туманову, повлиял на Баталова, да и Валентин Миронов не был беспристрастен в своем отзыве. А теперь статью прочитают, потребуют ответа с начальника цеха. Первым делом Татьяна Ивановна… При мысли о ней Ройтман поежился, словно вдруг стало холодно. Глаза задержались на подписи.

— Обратили внимание, кто писал?

— А то нет? — взорвался снова Баталов. — Главный баламут у нас. Когда только от него избавимся? Ей-богу, в тот день плясать буду.

— Напрасно. Терновой — умный человек. Умный и смелый. Далеко пойдет.

— Во, во. Еще вас с места сковырнет. Думаете, он зря старается?

— Бросьте ерунду, — поморщился Ройтман. И так было неприятно из-за статьи: Терновой мог бы поговорить с ним лично, а не писать. Но тут же с беспощадной правдивостью сказал себе, что беседа все равно не изменила бы положения. И, желая замять неприятный разговор, сурово спросил: — Почему до сих пор не провели ни одной опытной плавки?

— До вас оставил. Как вы решите.

— Почему?

— Нервов не хватает. Как подумаю, что над такой дорогой сталью издеваться будут, аж ноги подкашиваются.

— Если нервы слабые, нечего в цехе работать. Сегодня проведем опытную. На первой печи. На всякий случай, далеко не отходите.

— Чего там — уходи, не уходи, все разно загубят, — махнул рукой Баталов.

— Перестаньте каркать. Это же не ребятишки — исследователи.

— Ха! Это барышня-то приезжая? Она наисследует. А то еще исследователь: посадили Тернового женку у трубок стеклянных крантики вертеть. Смехота одна.

Ройтман знал привычку своего заместителя ворчать по всякому поводу и привык к ней, но сегодня она раздражала. Что-то фальшивое чувствовалось в этой манере. Поэтому с непривычной сухостью сказал:

— Опытные плавки будем проводить по плану. Есть такой?

— Есть… — нехотя выдавил Баталов и, воспользовавшись тем, что Ройтман потянулся за трубкой телефона, поспешил выйти.

Виноградов, Марина и Валентин уже были у первой печи. «Крутятся!» — с досадой подумал Баталов.

— Вам сказали, что плавка будет опытная? — спросил Виноградов.

— Да, слыхал, — нехотя подтвердил Баталов.

— Ферросилиций нам не нужен. А вот других ферросплавов прибавьте. Распорядитесь там.

— А кто за перерасход отвечать будет?

— Я вас попрошу: делайте, как говорят, остальное — наша дело.

— Ваше, так ваше. Кума с воза — куму легче. А силик пускай тут. Места не отлежит.

Он пошел к другим печам, даже не заглянув в первую.

А в печи билась, крутилась огненная метель, рыжие языки пламени выбивались из-за всех крышек завалочных окон.

Ванна забурлила. Взяли пробу металла и шлака. Виноградов распорядился забросить в печь еще извести.

Сталевар Жуков, до сих пор слушавший ученых без возражений, на этот раз не выдержал и заметил, что, по его понятиям, шлак вполне нормальный и делать его еще более густым не имеет смысла. Виноградов спокойно посоветовал ему выполнять указания.

Постепенно возрастала окисленность шлака. Когда Валентин обратил на это внимание Виноградова, тот успокоил его, сказав, что в данном случае важнее иметь шлак густой, пусть даже и с высоким содержанием закиси железа.

Ничего не понимавший Жуков обрадовался, когда прогудел гудок — половина четвертого. Кончалась смена, а с ней и «морока», как окрестил он сегодняшнюю плавку. Доводить и выпускать ее придется Калмыкову. Баталов превозносил его, как мага и чародея, и Жуков не без злорадства подумал: «Пусть-ка этот чародей попотеет над тем, что мы здесь заварили».

Мимо прошли бригады и мастера третьей смены. Марина еще издали увидела Олеся. Взволнованно забилось сердце. До сих пор она не могла привыкнуть, что видит его каждый день, но теперь она хоть научилась сохранять видимость спокойствия.

Против ожидания Олесь не остановился, а кивнув, прошел мимо. Марина проводила его обиженным, непонимающим взглядом. Что случилось? Значит, ей в самом деле не показалось, что он переменился, стал суровым и сдержанным.

Марина была настолько далека от мысли об иных отношениях, кроме дружеских, что совесть ее ничуть не мучили эти встречи и разговоры на работе. И внезапное отчуждение Олеся обидело ее. Голос Виноградова вернул Марину к действительности. Оказалось, что сменный мастер заупрямился и наотрез отказался вести плавку по опытной технологии. Наметанным глазом он увидел, что плавка уже идет не так, как следует. Особенно ему не понравилось состояние шлака. Не горячась, обстоятельно, с сознанием собственной правоты он доказывал Виноградову, что первая печь — слишком ответственный агрегат для таких рискованных опытов, что загонять в брак дорогую марку стали он не собирается и позора для передовика не допустит.

Марина слушала и не верила ушам. Бориса Северцева она знала еще в институте, он учился на два курса старше ее. В учебе, правда, звезд с неба не хватал, но зато первым был на любой трибуне и горячо призывал к свершению героических дел. Марина почему-то раньше не замечала, что он небольшого роста и сутуловат, что у него торчат уши и что он изо всех сил старается представиться более солидным, чем на самом деле.

Вся бригада исследователей не могла сломить упрямства Бориса, который ощущал молчаливую поддержку Баталова. Тот уже очутился здесь и безмолвно шевелил пальцами коротеньких рук, заложенных за спину. Конец спору положил Ройтман — его привела не на шутку рассерженная Марина.

Калмыков слушал, не вступая в спор. Худощавый и высокий, с горбатым носом и тонкими губами, он с дерзким видом сердцееда поглядывал на хорошенькую девушку-исследователя, не сомневаясь, что она исподтишка любуется им.

Лишись Калмыков популярности и восхищения окружающих — у него пропал бы главный интерес в жизни. В душе он презирал всех ученых, кропотливо, с тетрадочками в руках собирающих крохи его мастерства, но они нужны были ему для вящей славы. Он так и считал, что главная фигура на мартене — сталевар, а остальные крутятся вокруг, как мухи над медом. Бригада у него была отлично вымуштрована и, как хороший хор, подыгрывала главному солисту.

Как только бригады сменились и вопрос об опытной плавке был решен, Калмыков уверенно повел плавку дальше. И не с такими приходилось справляться. А что мастер кричал, так это его, мастера, дело обеспечить наилучшие условия работы для сталевара.

Казалось, все шло, как полагается. Инженеры и научные работники, каждый нашел свое место, чаще обычного поднималась крышка завалочного окна, чтобы можно было взять пробы для определения газов в стали. Но несмотря на эту видимость, какая-то смутная тревога все сильнее охватывала Северцева.

В газовой лаборатории сидела Зина Терновая. Она работала только третий день, ничего еще не знала и не умела и уже с утра начинала ждать, когда кончится смена. От нечего делать она грызла подсолнухи и рассматривала свое искаженное изображение в зеркальной поверхности сосуда Дьюара, похожего на стакан с очень толстыми стенками.

Войдя с очередными пробами, Валентин воровато оглянулся и поцеловал ее в затылок. Она испуганно отстранилась.

— С ума сошел?!

— Не сам сошел — ты свела. Разве можно быть такой красивой?

В самом деле, Зина сейчас была очень хороша. От жары лицо порозовело, нежный румянец на щеках