это, наоборот, привилегия.

— Как ты можешь говорить подобные вещи?

— Ну, конечно, все зависит от того, как смотришь на мир. Склонен ли ты видеть стакан наполовину полным либо наполовину пустым. В общем, можешь уже начинать отсчет, сколько тебе еще осталось. Или провести остаток своей жизни, ориентируясь на этот срок.

— Не понимаю тебя.

— Полагаю, что, зная о том, что ты в пятьдесят лет должен умереть, ты вынужден поверить в то, что жизнь тебе неподвластна. А между тем именно в этом и есть твоя ошибка, друг мой.

— Что ты понимаешь под словом «власть»?

Тип взял из огня тлеющую лучину и ее концом зажег трубку. Он глубоко затянулся, прежде чем дать ответ.

— Власть и желание идут рука об руку. Все это — стороны одной и той же проклятой сущности. Второе зависит от первого, и наоборот. И это — не слова какого-то там хренова философа, так заведено самой природой. Ты хорошо сказал сегодня утром: мы можем желать только того, чего у нас нет. Ты думаешь, что тебе подвластно иметь все, и поэтому ты ничего не желаешь. Но это происходит потому, что твоя власть определяется деньгами.

— А что, разве есть какая-нибудь другая?

— Конечно, сила воли, например. Ты, чтобы понять, можешь попробовать. Но я подозреваю, что ты не захочешь этого…

— Почему ты так говоришь? Наоборот, я могу это сделать.

Тип пристально посмотрел на Джозефа:

— Ты уверен?

— Конечно.

— Хорошо. Перед ужином я сказал тебе, что у меня есть для тебя сюрприз. Теперь пришло время его показать. Пошли.

Он встал и направился к одной из закрытых дверей в глубине комнаты. Джозеф в нерешительности перешагнул вслед за ним за порог.

— Смотри.

Он ступил в темноту. В комнате находилось нечто учащенно дышавшее. Молодой человек тут же подумал, что это животное, и отпрянул назад.

— Ну, смелее, — подбодрил его тип. — Смотри внимательнее.

Чтобы привыкнуть к темноте, Джозефу потребовалось несколько секунд. Слабого света, исходившего от стоявшей на столе газовой лампы, едва хватало, чтобы слегка осветить лицо юноши.

Тот лежал на кровати с привязанными толстой веревкой к стойкам кровати руками и ногами. На нем была клетчатая рубашка и джинсы, но при этом он был босой. Стянутый вокруг рта платок мешал ему говорить, поэтому он издавал лишь несвязные звуки, похожие на стихи. Волосы на лбу стали сырыми от пота. Он извивался, как плененное животное.

— Кто это? — спросил Джозеф.

— Подарок для тебя.

— И что я должен с ним делать?

— Все, что захочешь.

— Но я не знаю, кто он.

— И я тоже. Он ехал автостопом. Я посадил его в машину на обратном пути сюда.

— Может, нам следует развязать его и отпустить?

— Это все, что ты хочешь?

— А почему нет?

— Да потому, что это и есть доказательство того, что представляет собой власть и как она связана с желанием. Если ты пожелаешь освободить его, пожалуйста. Но если тебе захочется от него чего-нибудь еще, то сейчас ты волен сделать выбор по своему усмотрению.

— А ты, случаем, говоришь не о сексе?

Тип разочарованно мотнул головой.

— Твой кругозор очень ограничен, друг мой. В твоем распоряжении человеческая жизнь — самое большое и поразительное творение Бога, — и единственное, что тебе приходит в голову, — это просто отодрать его.

— А на что мне человеческая жизнь?

— Ты же сам сказал об этом сегодня утром: если бы тебе захотелось убить кого-то, то достаточно было заплатить кому-нибудь, чтобы это сделали для тебя. Но ты действительно считаешь, что это дало бы тебе право лишать человека жизни? Твои деньги обладают этой властью, а не ты. До тех пор пока ты не сделаешь это собственными руками, ты никогда не почувствуешь, что это значит.

Джозеф снова посмотрел на юношу, на лице которого застыл ужас.

— Но я не хочу этого знать, — возразил он.

— Потому что боишься. Боишься последствий, того, что можешь быть наказан, либо просто чувства вины.

— Это вполне нормально — бояться таких вещей.

— Нет, Джозеф, это не так.

Молодой человек даже не обратил внимания на то, что этот тип назвал его по имени: в тот момент он был слишком занят тем, что то и дело переводил свой взгляд с незнакомца на юношу и наоборот.

— А не ты ли сам говорил, что можешь сделать это, можешь лишить кого-либо жизни, и никто никогда не узнает об этом?

— Никто? А как же ты?

— Вспомни, это я похитил и привез его сюда. И потом, именно я закопаю его труп…

Джозеф опустил голову.

— И никто не узнает об этом?

— Ты же сам говорил, что это останется безнаказанным, стоит только возбудить твое желание попробовать.

Джозеф долго смотрел на свои руки; его дыхание учащалось по мере того, как его охватывала странная эйфория, незнакомая ему прежде.

— Я хочу нож, — сказал он.

Тип отправился за ним на кухню. Джозеф тем временем пристально посмотрел на юношу, который, рыдая, направил на него свой полный немой мольбы взгляд. Но молодой человек открыл для себя, что оставался совершенно равнодушным при виде этих беззвучных стенаний. Когда ему исполнится пятьдесят и болезнь его отца и деда завладеет им, некому будет оплакивать его смерть. Для окружающего мира он навсегда останется богатым повесой, не заслуживающим никакого сострадания.

Тип возвратился с длинным острым ножом и вложил его Джозефу прямо в руки.

— Нет ничего более приятного на свете, чем лишать кого-либо жизни, — заметил он. — Не какого- нибудь конкретного человека, как, например, врага или того, кто причинил тебе зло. Но человека вообще. Это делает тебя таким же могущественным, как сам Господь.

И, оставив Джозефа одного, он вышел прочь и закрыл за собой дверь.

Нож сверкал, освещаемый скользившим между разбитыми ставнями лунным светом. Юноша извивался, и Джозеф по звукам и даже запахам мог ощущать его смертельную тревогу. Кислое дыхание, вспотевшие подмышки. Он медленно приблизился к кровати, намеренно скрипя полом при ходьбе, чтобы юноша смог понять весь ужас происходящего. Затем приставил плоское лезвие ножа к груди жертвы. Должен ли он сказать ему что-либо? Ничего не шло на ум. Дрожь пробежала по всему телу Джозефа, и произошло то, чего он, собственно, никак не ожидал: у него случилась эрекция.

Джозеф слегка приподнял нож и медленно провел им по телу юноши, остановив его напротив желудка. Он перевел дух и стал медленно нажимать на кончик лезвия до тех пор, пока нож, прорезав ткань, не коснулся кожи. Юноша попытался кричать, но сумел издать всего лишь слезливую имитацию горестного вопля. Джозеф вонзил нож еще на несколько сантиметров вглубь, и края кожи разошлись в стороны,