Слоун-стрит, 81,

Линкольнс-Инн-Филдс

26 апреля 1938 г.

Мой дорогой Сэндерс!

Чем Вы занимаетесь в этот уик-энд 30-го числа? Что бы там ни было, надеюсь убедить Вас отложить это. Мы бы очень хотели видеть Вас с нами в Форуэйзе. Хорошо бы Вы смогли привезти с собой сэра Генри Мерривейла.

Форуэйз, как Вам, вероятно, известно, жилище Сэма и Мины Констейбл. Сэм — мой дальний родственник, а о Мине Вы в любом случае слышали. Они просили меня передать приглашение Вам обоим. Причина в том, что Мине удалось заполучить чтеца мыслей.

Даю честное слово, это не шутка и не розыгрыш. Пусть Ваша научная душа не будет шокирована. Этот тип не выступает в мюзик-холле, а тоже занимается наукой. Не думаю, что он шарлатан — по крайней мере, для моего скромного интеллекта он таковым не выглядит. Непритязательный парень — никакой суеты и помпы. Но он, похоже, действительно умеет читать чужие мысли, и так достоверно, что волосы встают дыбом. У него есть теория, что мысль — физическая сила, которую можно использовать как оружие.

Народу будет немного — кроме Сэма и Мины, наш чтец мыслей по фамилии Пенник, Хилари Кин и я. Хилари Кин — моя новая приятельница, так что прошу обойтись без шуточек.

Ну, я заинтриговал Вас или нет? Мы начинаем уик-энд с пятницы 29-го. Удобный поезд в 17.20 с вокзала Черинг-Кросс до Кэмбердина. Автомобиль встретит Вас на станции. Если сможете приехать, черкните записку.

Ваш Лоренс Чейс.

P. S. Ваша прекрасная леди, Марша Блайстоун, еще в кругосветном плавании с ее родителями? Я слышал, у Вас все не слишком хорошо. Надеюсь, ничего серьезного?

Институт Харриса,

Блумсбери-стрит,

Западный Центральный почтовый округ, 1.

27 апреля 1938 г.

Мой дорогой Чейс! С удовольствием присоединюсь к Вам в пятницу, но боюсь, Г. М. не сможет быть с нами. Он должен ехать на север по какому-то официальному делу. Однако Ваш чтец мыслей пробудил в нем горячее любопытство, и он обещает вернуться и приехать в воскресенье, если это не слишком поздно.

Не рискую выносить суждение, не познакомившись со всеми обстоятельствами, но должен сказать, что, если Вы правильно цитируете Вашего чтеца мыслей, с научной точки зрения он порет чушь.

Огромная благодарность мистеру и миссис Констейбл.

Прибуду поездом в 17.20 из Черинг-Кросс.

Ваш Джон Сэндерс.

P. S. Не понимаю Вашего упоминания о «шуточках» и о том, что «все не слишком хорошо». Да, Марша еще в круизе. Последнее письмо от нее пришло из Гонолулу — оттуда они отправились на Ямайку и вернутся в июне.

В пятницу 29 апреля доктор Джон Сэндерс отбыл рекомендованным поездом в Суррей.

Он понятия не имел, что пребывает накануне уголовного преступления, которое заставит волосы юристов поседеть, как их парики, и опровергнет прецеденты в области права и медицины. Но на душе у него было неспокойно. Даже погожий весенний день с ясным небом и мягким ветерком не мог его взбодрить. Поезд был настолько переполнен, что он не имел возможности достать из кармана письмо и повторно изучить его, как любопытный объект под микроскопом.

Конечно, беспокоиться было не о чем. Марша Блайстоун, даже находясь за шестьдесят тысяч миль в Гонолулу, оставалась его невестой. Кругосветное плавание стало необходимым из-за небольшого скандала с ее отцом в связи с делом об убийстве Хея.[1] Марша не так уж стремилась отправиться в круиз, хотя Сэндерс не мог порицать ее за то, что ее радовала перспектива интересного путешествия. Писала она достаточно часто, и ее письма были весьма содержательными, хотя, по мнению Сэндерса, слишком уж веселыми. Он бы предпочел более сентиментальные или даже бесстрастные послания. Однажды, когда Маршу в Греции обуяла сентиментальность, он получил письмо в таком духе и несколько дней пребывал на седьмом небе.

Но это бывало нечасто. А что действительно пробуждало у Сэндерса тревожные мысли, так это ставшее постоянным упоминание в письмах фамилии Кесслер.

Сначала это упоминание было случайным. «Пассажиры в целом скверная публика, но мы познакомились с одним человеком, который выглядит вполне достойным. Кажется, его фамилия Кесслер». Затем вскоре: «Мистер Кесслер уже четвертый раз в кругосветном плавании и очень нам помогает». И потом: «Тебе бы следовало послушать, как Джералд Кесслер управлялся с верблюдом в пустыне Гоби». Черт бы побрал пустыню Гоби вместе с этим хвастуном! Далее все чаще: «Джералд Кесслер рассказывал нам…» И наконец: «Джерри говорит…»

Сэндерс мог проследить курс этого знакомства через каждое море так же четко, как судовой офицер, прикалывающий флажки к карте, чтобы показать число пройденных миль от одного порта до другого. Кесслер превращался для него в навязчивую идею. Черты лица оставались неопределенными, несмотря на снимок с Маршей, присланный из Иокогамы, на котором фигурировал высокий мужчина в белом фланелевом костюме, с трубкой в зубах. Сэндерс невольно наделял Кесслера незаурядными качествами. Между декабрем и мартом в холодную Англию приходили письма, повествующие о теплых водах и цветных фонариках среди цветущего миндаля. Сэндерс, обследуя органы очередного трупа, предложенного вниманию патологоанатома министерства внутренних дел, временами чувствовал себя подавленным. Теперь Марша и безликий Кесслер находились в Гонолулу. Представления Сэндерса о Гонолулу были весьма смутными и в основном связанными с гитарами и с людьми, набрасывающими венки на чужие шеи. Но ему казалось, что на девушку типа Марши Блайстоун это может произвести роковой эффект.