неестественно скоро и бьет постоянную тревогу. Никому нет времени ни одуматься, ни устроиться. Никто не живет тою правильною, законною жизнью, которую требует земля и связанные с ней сельские работы. Труд, сопряженный с мучительством, стал невозможен. На его месте явился на деревенской улице 'момент', который и ловят. Не всем, конечно, попадает удача. Громадное большинство только разевает рот, но ухватить ничего не может. И только на долю ничтожного меньшинства достается добыча.
Последние переживают в самое короткое время страшные перевороты. Иван Чихаев, принадлежащий к этому разряду жителей, и на себе испытал всю превратность судьбы. Сперва он пал, потом возвысился, потом опять стремглав полетел вниз, откуда снова выбрался значительно поврежденным. Все это с ним стряслось в течение двух зим, из которых на долю последней, описываемой здесь, выпало самое большее количество внезапностей. От этого он несколько тронулся в уме и в сердце, но это ничего не значит, потому что и все окружающие его жители были более или менее тронуты. Он выглядел то равнодушным, почти преступно равнодушным, то беспокойным и мечущимся.
Недавно еще он был, подобно своим односельцам, глубоко несчастным. Подобно им, он сражался за получение гроша с тягостными случайностями. Так же как и они, кидался во всевозможные стороны, хватая возможность еще хоть немножко продлить свое существование. Как и все, угорел в этом чаду и, подобно прочим, готов был совершать негодяйские дела, пользуясь несчастием своего же брата. Одним словом, пал на самое дно несчастий, которые все сводились к слову: жрать. Прошлой зимой он, к своему несчастию купил корову. Соблазнился дешевизной скота, отдававшегося вследствие бескормицы даром; но корова в конце концов съела его. Корму он потратил на нее много, а она сдохла, и последние денежки, убитые им на нее, лопнули. Следствием этого было несколько с его стороны поступков, кончившихся жалкими приключениями. У него вышли все дрова. Он поехал в Таракановский лес на лошади ночью. Но полесовщик поймал его. Иван умолял, плакал, чтобы пустили его, помиловали, но сторож неумолимо вел его в контору, где от него отобрали дровишки, топор, лошадь и шапку. А если он желает выкупить взятые у него вещи, пусть привезет штраф. Иван предлагал убить его, но только чтобы возвратили ему шапку и лошадь: но контора сочла это предложение неудобным. Тогда Иван взялся за оглобли пустых дровней и повез их домой, где несколько дней вел себя как умалишенный. Это состояние продолжалось до тех пор, пока за убийственные проценты он не нашел денег для выкупа шапки, топора и лошади.
Бросаясь из одной крайности в другую, Иван Чихаев в ту же зиму пустился верст за сто, заслышав о какой-то работе. Прожил там месяц, но, возвращаясь домой, имел в кармане всего рубль. Дорогой застиг его такой же буран, какой описан выше, но в тот несчастный день он не мог благодушно радоваться теплу. Он шел пешком. От ближайшей деревни было по крайней мере верст пять, но в волнах крутившегося снега нельзя было определить, куда и сколько идти до ближайшего жилья. Одежонка его трепаная, драная. Он стал замерзать. Спасся только тем, что закопался в снег и переждал непогоду. Однако этот день стоил ему ушей, которые были отморожены.
Много в этот год вынес он крайних несчастий. Все они мелки и жалки, но тем хуже было для Ивана. Нет бесчеловечнее обстоятельств, при которых из-за воза прутьев или из-за рубля погибает христианская душа.
Дело в том, что крайности, на которые пускался Иван, были в некоторых случаях двусмысленны. Большого негодяйства он не мог совершить по неимению средств, но мелкие и обыкновенные делал. Плохо ему жилось. В этом отношении он не отличался от прочих жителей. В деревне его житье не выдавалось какими-нибудь особенностями. Кособокая изба, нелепые постройки усадьбы, пустота на дворе, жалкие предметы — решительно все так, как у людей. Одно было отличие: издалека еще виднелся какой-то стог, возвышающийся посередине самой деревни. Стог этот стоял на дворе у Чихаева. Это была просто огромная куча соломы. Неизвестно, как Чихаеву удалось накопить столько богатства, в то время как у других скот всю зиму ел крыши.
Солома и была причиной его благополучия. В ту самую минуту, когда Чихаев уже был близок к концу своего земного существования, кто-то из соседей пришел к нему за соломой, заклиная Христом богом одолжить ему хоть полвоза этого корма до следующего лета. Иван одолжил. Но вслед за тем ему пришла блистательная мысль: воспользоваться соломой для поправления своих отчаянных дел. Придумано и решено. Чихаев проникся неописанной радостью.
Положение его, как собственника соломы, было великолепное. Бескормица давала себя знать. Истощенный скот падал. Появились особенные болезни, еще быстрее уничтожавшие коров и лошадей. Последние просто стали таять. Каждый день кто-нибудь из деревни вез за околицу мертвое животное, сваливал днем в общую яму, а ночью сдирал с нее шкуру; ежедневно на каком-нибудь дворе слышался женский плач — это жена хозяина жалела павшую скотину. Не было такого отчаяния, когда мерли ребята. В это самое время общей печали Иван Чихаев праздновал свое возрождение.
Им было объявлено по деревне, что у него есть продажная солома. Многие обрадовались и повалили покупать. Первые появившиеся хотели перехватить как можно больше корму, надеясь получить по крайней мере по возу, но Чихаев заломил такую цену, что сам испугался, не веря своим словам. Однако ж, когда некоторые требуемую им цену дали, он поверил. Хотя больше никто уже не думал торговать у него возом, но тем лучше: он раздавал по мелочам. Кто брал вязанку, кто охапку, но за все хозяин получал чистые деньги. Он нещадно драл. Первые зазвеневшие в его руках деньги обозлили его. Такая в нем развилась жадность и подозрительность, что многие не узнавали в нем прежнего смирного мужика. Если пришедший за соломой просил подождать деньги, Иван гнал его со двора. В долг он не верил. У многих, не обладавших необходимой платой, но желавших все-таки взять корму, он брал в залог полушубки и сапоги; кажется, он готов был принимать в заклад человеческие головы — до такой степени остервенился от запаха денег.
Ночью он, невзирая на лютость мороза, спал в своей драгоценной соломе и караулил ее. Вообще он жил в каком-то бреду.
Да и большинство в деревне находилось в горячке. Многие буквально бредили соломой. Несчастную деревню охватил какой-то соломенный ажиотаж. Вопрос 'есть солома?' сделался жгучим. Успевший купить у Ивана Чихаева вязанку или полвоза корма, считал себя счастливым, не успевший — впадал в глубокое уныние. Чихаеву платили сумасшедшие деньги или делали у него не менее сумасшедшие обязательства.
Однако всему бывает конец. Конец соломенного бреда настал как-то сам собой в исходе зимы. Скотина наполовину пропала. Все как-то вдруг увидали чрезвычайную свою глупость. По-видимому, каждый сознал, что не стоило так волноваться, а тем более платить Чихаеву чистые денежки. Тогда принялись нещадно ругать Ивана. Страшная против него поднялась злоба. Никто больше не шел к нему во двор. Последние посетители пришли к нему уже не затем, чтобы взять корму, а привели самый скот.
К весне, впрочем, большинство забыло живодерство Ивана Чихаева; явились другие дела, а вместе с ними и другие лихорадки и горячки. Иван канул в пропасть равнодушия. И сам он успокоился и имел более благоразумный вид. Заработанными деньгами он оправился, расплатился с долгами, ожил. Правда, за уплатой всех долгов в его руках не осталось ничего, но зато он чувствовал, что больше никто его не преследует и не тянет его за душу, — огромное преимущество, которым многие в деревне не пользовались.
Кроме того, у него на дворе остались четыре лошади. Две совсем проданы были ему, конечно за ничто, две другие были отданы ему на прокорм с обязательством большой платы. Но Иван желал, чтобы они совсем остались в его руках, чтобы хозяева их куда-нибудь провалились, померли. С одним так и случилось: он бежал весной из деревни, бросил дом, пашню, семью, а вместе с тем и лошадь. Только Миронова лошадь еще находилась в неопределенном положении. Но так как у Мирона нечем было заплатить за потравленную солому, то Иван оставил и ее за собой.
Не было ни минуты, когда бы он сознал, имеет ли он право отнимать чужих лошадей. В распутицу он повел их продавать в город. Лошаденки были дрянные; у каждой брюхо волочилось по земле; шерсть торчала, как у свиней. Иван сомневался, чтобы ему удалось сбыть с рук таких скотов. Но была весна, подходило рабочее время.
Вечико было его изумление, когда заморенные животные быстро были скуплены у него. Он своим глазам не верил. Он не мог опомниться до тех пор, пока не выехал за город. Полученная сумма была до такой степени в его жизни необычно огромна, что точное ее значение он долго не мог себе представить. Вынул бумажки на ладонь, посмотрел и покачал головой. Засунул в карман. Но через некоторое время снова вынул и пересчитал. Вслед за тем он обомлел, чувствуя, что умрет от восторга.
