возможно ли дело, чтобы ту церковь без вето святили? А ежели Андрей Мстиславич и впрямь куда отлучился,– могла ли не знать княгиня, когда он воротится, коли наш с нею разговор был октября тридцатого, а на первое ноября празднуется память святого Адриана?

– Да, шито белыми нитками. Ну, а дальше что было? – Дальше поехал я в Козельск. Здесь мне уже вовсе иной прием был оказан. Встретил меня какой-то сын боярский, спрашивает – что надо? Говорю: посланец из Карачева к козельскому князю. Ввел он меня в пустую горницу и, не промолвив слова, ушел. Долго я там сидел один, наконец входит княжич Иван. Смотрит волком. «А батюшка,– говорит,– сильно недужен». Спрашиваю,– а что ж такое ему приключилось? «Посклизвулся,– отвечает,– вчерась на лестнице и дюже спину себе повредил. Лежит и вовсе двинуться не может».– «Так что же,– спрашиваю,– тебе, что ли, княжич, обсказать, с чем я прислан?» – «Нет,– говорит,– сейчас батюшку знахарь пользует, а как кончит, я тебя туда проведу». Ладно, кончил свое дело знахарь,– вводят меня в опочивальню князя. Тит Мствславич лежит на лавке под образами, руки на брюхе складены,– ну, вот сейчас умрет! А у самого рожа красная и в глаза не глядит. «Сказывай,– говорит,– с чем прислан?» Я обсказал. Поохал он чуток и молвит: «Сам видишь, какое мое здоровье. Вот ты братцу Пантелею Мстиславичу о том и доведи. Скажи ему, что как только на ноги встану, тотчас его волю исполню и в Карачев приеду. Но когда это будет,– одному Богу ведомо, потому что дюже мне худо».

– С тем, значит, ты и уехал?

– С тем и уехал. Но только, ночуя в Козельске, вызнал я ненароком от княжеской челяди, что назад тому месяца полтора гостил у Тита Мстаславича звенигородский князь и что был там к ту пору такоже наш боярин Шестак.

– Ого! Это неспроста. Видать, они что-то промеж собою затеяли.

– Как Бог свят, Васалей Пантелеич! Люди баили, что они, все трое, да еще княжич Святослав с ними, затворившись в трапезной, совещались цельный день и цельную ночь, аж до вторых петухов. И даже слуг туда не допускали. Остерегись, Василей Павтеленч; это супротив тебя они что- то заводят.

– Поживем – увидим. То навряд, чтобы они сейчас пошли далее разговоров: для дела у них еще жилы слабы, но поглядывать будем.

Тем временем собеседники приблизились к цели своей поездки. Не доезжая шагов трехсот до перешейка, они спешились, привязали в укромном месте своих коней, и Никита взял всех собак на сворку, чтобы они раньше времени не спугнули дичь. Затем оба вышли на перешеек и принялись тщательно изучать следы на снегу, дабы знать заранее какие звери проследовали на полуостров и с кем им предстоит встретиться.

В ту пору этот огромный лесной массив, воспетый в русских былинах под названием Брянского ласа, изобиловал всевозможной четвероногой и пернатой дичью. Не говоря утке о зайцах, лисицах, куницах, белках, выдрах и других некрупных пушных зверях, водившихся здесь в несметных количествах,– по лесным речкам встречались целые поселения драгоценных бобров. Не была редкостью также и рысь. Встреча в лесу с медведем была заурядным явлением, а волки, собираясь зимою огромными стаями, держали в постоянном страхе редкие лесные деревня. В топких низинах, укрываясь в камышах и кустарниках, нежились дикие кабаны, по берегам рек и озер паслись целые стада оленей и лосей, нередко встречался еще и воспетый русской народной поэзией лесной исполин – тур, окончательно истребленный два-три века спустя.

Из пернатых постоянными и многочисленными обитателями этих лесов были глухари, тетерева и рябчики, а летом в лесных озерах появлялись лебеди и неисчислимое множество гусей и уток. В жизни обитателей этого края охота играла важную роль: она давала мясо для пищи, шкуры для всевозможных домашних поделок и меха для одежды и для продажи. Несмотря на несовершенство охотничьего оружия (лук, нож и рогатина) и опасность многих видов охоты, ею занимался с детских лет почти каждый мужчина. И немало было таких, которые к концу жизни убитых медведей и лосей исчисляли десятками, а более мелких зверей сотнями и тысячами. Для Василия и Никиты не составило особого труда собраться в принадлежности и характере следов, испещрявших с заснеженный перешеек. Они точно установили, что на полуострове находится с пол дюжины диких свиней, что туда забредал довольно крупный лось, который вскоре снова ушел в лес и, наконец, что по перешейку долго топталось несколько волков, но дальше они почему-то не пошли. Остальные письмена, оставленные на снегу лапами более мелких четвероногих, не стоили внимания.

– Дивлюсь,– промолвил Василий, когда осмотр был закончен,– почему оттуда сразу ушел обратно сохатый?

–  И почто туда не зашли солки, хотя они и шли по следу свиней? – добавил Никита.

– Неужто секача побоялись?(С е к а ч – старый кабан, вожак стада)

– Едва ли. Может, просто сытые были и потому решили с секачом не связываться. А может, испугались чего.

– Чего ж бы им пугаться, коли там никого, опричь свиней, нету? Ведь сохатый и тот раньше ушел.

– Ума не приложу. Следов тут боле ничьих не видать.

– Может, какой зверь туда еще до вчерашнего снегопада забрел?

– Чего бы он там досе делал? Да и какой зверь? Медведь в эту пору уже в берлоге спит… Разве что нечисть какая?

–  Ну, уж сказал! Нечисти волки не боятся. Да чего тут долго гадать? -спускай собак, и зараз узнаем, кто там есть!

Собаки, почуявшие свинец, уже давно заливались истошным лаем и рвались из рук Никиты. Получив свободу, они стремглав кинулись на полуостров и вскоре исчезли в кустах, не переставая лаять.

Охотники между тем расположились шагах в пятидесяти друг от друга, по краям перешейка, так, чтобы кроме него держать под обстрелом русло реки, по обе стороны излучины, на тот случай, если зверь вздумает уходить по льду. Противоположный берег в этом месте спускался к воде крутым обрывом, и взобраться на пего не смогло бы ни одно крупное животное. Воткнув возле себя в снег рогатины и проверив, легко ли ножи вынимаются из ножен, Василий и Никита наложили по стреле на тетивы луков и устремили глаза на полуостров, где, судя по яростному лаю, собаки уже увидели кабанов.

Вскоре впереди раздался треск ломаемых кустарников, и на перешеек со злобным хрюканьем выскочило небольшое стадо диких свиней. Увидев перед собой охотников, животные на мгновение остановились в нерешительности, но затем, следуя примеру своего вожака, все разом бросились в проход между ними, устремившись к спасительной опушке леса. Воздух одновременно прорезали две стрелы, в стаде раздался болезненно-яростный рев, и два животных, падая, вскакивая и снова падая, завертелись на снегу, в то времкак остальные с быстротою ветра скрылись в лесу. Свиньи, в которую стрелял Никита, после нескольких судорожны прыжков опрокинулась на спину и задергалась в конвульсиях. Стрела угодила ей в бок с такой силой, что наконечник в вышел из другого бока. Но секач, которому стрела Василия пронзила шею, несмотря на тяжелую рану и кровь, хлеставшую у него из пасти, почти сразу твердо стал на ноги и, пригнув к земле голову, вооруженную страшными клыками, бросился на своего противника.

Василий, уже вблизи, выпустил в него вторую стрелу, глубоко ушедшую зверю в холку, а затем, видя, что кабан продолжает бежать как ни в чем не бывало,– схватился за рогатину. Он метил животному в левую часть груди, но в последний момент секач сделал судорожное движение головой, благодаря чему острие вонзилось правее, не задев сердца. Всею тяжестью своей массивной туши кабан навалился на рогатину и, вогнав ее в себя по самую поперечину, продолжал яростно напирать, заставляя Василия быстро пятиться и не давая ему возможности высвободить свое оружие.

Вскоре положение охотника сделалось отчаянным: за спиной его находился берег, загроможденный обледенелыми камнями и корягами, к которым быстро припирал его разъяренный кабан. Упасть значило погибнуть, а еще несколько шагов – и удержаться на ногах будет невозможно… К счастью для Василия, Никита был уже близко. Подбежав к кабану, он левой рукой схватил его за ухо, а правой дважды погрузил ему в бок свой длинный нож. Напор на Василия сразу ослабел, секач покачнулся,