недостаточно подготовленных контингентов. Если раньше дивизии действовали на фронте от 4 до 6 км, то сейчас им приходится удерживать фронт шириной 20–25 км. О сплошном переднем крае обороны, который я вижу здесь на вашей карте, уже нет и речи. Мы давно ограничиваемся созданием временных оперативных групп на предполагаемых участках прорыва…»

Мы гордимся мужеством и стойкостью наших солдат, сумевших оказать ожесточенное сопротивление рвущемуся вперед врагу. Давайте же отдадим должное упорству германских солдат, чье положение с 1944 г. зачастую оказывалось зеркальным отражением того, что Красной Армии пришлось испытать раньше. (И еще раз склоним голову перед памятью наших дедов и прадедов, ценою огромных жертв сумевших сломить упорство вермахта.)

Уже упоминавшийся мной генерал-полковник Ганс Фриснер так оценивал свои силы, которыми ему предстояло сдерживать советское наступление в Карпатах:

«На отдельных участках фронта немецкие батальоны насчитывали всего лишь по 100–200 человек. На каждые 100 метров фронта приходилось в среднем по 3,5 человека. Для противотанковых пушек не имелось необходимых средств тяги. Особое беспокойство внушало положение с танками. 13-я танковая дивизия имела не больше чем по одному боеспособному танку типа T-IV и T-V. В 24-й танковой дивизии боеспособных танков не осталось вообще; весь ее парк насчитывал 7 бронетранспортеров. Самые боеспособные танковые дивизии имели по 8, а большинство других по 4–5 танков.

Тревожным признаком являлось и то, что новые танки, поступившие за последнее время с заводов, очень часто выходили из строя».

(Кстати, высокий процент заводского брака отмечали и наши фронтовики. К сожалению, это было неизбежно в тон ситуации, когда в тылу к станкам встали миллионы голодных женщин и подростков.)

Чтобы не допустить окончательного развала фронта немцам пришлось пойти на импровизацию: спешно составлять из разрозненных боевых, строительных и тыловых частей и подразделений так называемые боевые группы.

Мне довольно часто в литературе приходится встречаться с оценкой невысоких боевых качеств этих групп, с каким-то пренебрежительным отношением ко «всем этим не имеющим опыта поварам и канцеляристам, впервые взявшим в руки автомат».

Но, например, у маршала И.С. Конева сложилось иное мнение.

«В 1945 году возникли сводные боевые группы из остатков нескольких разбитых частей. Их чаще всего называли по имени командиров. Численность таких групп колебалась в зависимости оттого, на базе чего они были созданы: полка, бригады, дивизии. Иногда в них насчитывалось 500–700 человек, иногда и тысяча-полторы. Как правило, боевые группы дрались очень упорно. Возглавляли их опытные командиры, хорошо знавшие своих подчиненных.

Возникновение таких групп происходило, конечно, не от хорошей жизни, но сбрасывать их со счетов нам не приходилось».

Возможно, именно тот «естественный отбор» среди солдат, который проводила война, и являлся причиной высокой боеспособности боевых групп.

Германские генералы отмечали в своих мемуарах:

«Теперь главным фактором в борьбе стал сам человек, фронтовой солдат. Для обеспечения боеспособности войск мы прибегали к таким исключительным мерам, которых не отыщешь ни в одном уставе. В этих ведущихся без всяких правил тяжелых боях при отходе наиболее отличились те солдаты, которые не теряли голову в отчаянной обстановке и действовали самостоятельно и решительно ради выполнения общей задачи. Как и всегда в подобных случаях, все здесь строилось на личном примере тех людей, которые завоевывали доверие остальных своим поведением, а не воинским званием. Люди охотно подчинялись им, и при этом не играло никакой роли, к какому роду войск или части они принадлежали. Они сражались в составе мелких произведений, часто попадая в окружение и с боями вырываясь из него, ведя бои и днем и ночью, без пищи и сна, в нестерпимую жару и при огромном напряжении сил, которого требовали труднопроходимая местность и не имеющие переправ горные реки».

Меня всегда удивляло, почему наши тыловые коноводы, штабисты, портные и сапожники, брошенные на передовую, считаются полновесными солдатами, а германские охранники, заправщики и ремонтники, объединенные в боевые группы, всерьез не воспринимаются? Почему изборожденные морщинами, седоусые, пожилые советские бойцы, или четырнадцатилетние «сыны полков», красующиеся медалями «За отвагу», в нашем представлении являлись профессиональными воинами, а одно только упоминание о германском фольксштурме вызывает у нас скептическую усмешку? Как же, бесчеловечность фашистского режима, пославшего в окопы стариков и юнцов, которые разбегались от одного только вида советских танков!

Но на самом деле вплоть до последних часов войны остатки германской армии сражались яростно, нанося огромные потери советским войскам.

«Солдаты по-прежнему сдавались в плен только тогда, когда у них не было другого выхода. То же следует сказать и об офицерах. Но боевой порыв у них уже погас. Оставалась лишь мрачная, безнадежная решимость драться до тех пор, пока не будет получен приказ о капитуляции.

А в рядах фольксштурма в дни решающих боев за Берлин господствовало настроение, которое я бы охарактеризовал как истерическое самопожертвование. Эти защитники третьей империи, в том числе совсем еще мальчишки, видели в себе олицетворение последней надежды на чудо, которое вопреки всему в самый последний момент должно произойти».

А что касается чуда, по крайней мере — чудо-оружия, которое обеспечивало стойкость немецких ополченцев, у фольксштурма уже было — фаустпатрон.

«Это очень серьезное оружие. А метод его применения мы здесь наблюдали. Ожидая нашего прорыва в город, они заранее складывали фаустпатроны у окон на вторых этажах домов, главным образом выходивших на важные перекрестки. Таскать все время с собой фаустпатроны, отступать, перебегать с ними трудно. Но все эти окна, у которых были заготовлены фаустпатроны, были заранее известны солдатам той немецкой части, которая оборонялась в этих кварталах. Отступая, немцы забегали в эти дома на вторые этажи, находили у окон готовые фаустпатроны и стреляли по нашим ворвавшимся в город танкам. А танк, если он ворвался и идет по по улице без пехоты, сжечь, сидя наверху, на втором этаже, почти ничего не стоит… (…)

Особенно укреплялись угловые здания, позволявшие вести фланговый и косоприцельный огонь. Все это с точки зрения организации обороны было достаточно продумано. К том> же узлы обороны немцы насытили большим количеством фаустпатронов, которые в обстановке уличных боев оказались грозным противотанковым оружием. (…)

Во время Берлинской операции гитлеровцам удалось уничтожить и подбить 800 с лишним наших танков и самоходок. Причем основная часть этих потерь приходится на бои в самом городе. (…)

Особенно обильно были снабжены фаустпатронами батальоны фольксштурма, в которых преобладали пожилые люди и подростки..

Фаустпатрон — одно из тех средств, какие могут создать у физически не подготовленных и не обученных войне людей чувство психологической уверенности в том, что, лишь вчера став солдатами, они сегодня могут реально что-то сделать.

И надо сказать, что фаустники, как правило, дрались до конца и на этом последнем этапе проявляли значительно большую стойкость, чем выдавшие виды, но надломленные поражениями и многолетней усталостью немецкие солдаты».

Далеко не все фольксштурмовцы были стариками и детьми. Константин Симонов, в силу своих обязанностей военного корреспондента ездивший по фронтам, в конце войны сделал интересное наблюдение: