усохшая, с плоской грудью и усатая. Она влюбилась в Митсо, посыльного бакалейной лавки нашего квартала, молодого крестьянского грязнулю, раскормленного и безусого.

- Когда же ты женишься на мне? - спрашивала его она каждое воскресенье. - Возьми меня в жёны! Ну чего ты противишься! Я больше не могу!

- Я тем более, добрая моя Диамандула, - отвечал хитрый бакалейщик, который заискивал перед ней, чтобы обеспечить клиентуру, - ну, подожди, пока у меня тоже усы вырастут.

Проходили годы, старая Диамандула терпела. Нервы её успокоились, головные боли уменьшились, горькие уста, не знавшие поцелуев, стали улыбаться. Она ещё лучше стала стирать бельё, меньше била тарелок, и пища у неё больше не пригорала.

- Хочешь быть нашим свидетелем, маленький хозяин? - спросила она меня по секрету в один из вечеров.

- Очень хочу, Диамандула, - ответил я, в то время как в моём горле возник комок от жалости. Эта история доставила мне много огорчений, поэтому услышав мадам Гортензию, повторившую ту же фразу, я вздрогнул.

- Очень хочу, - ответил я, - это большая честь для меня, мадам Гортензия.

Она поднялась, привела в порядок кудряшки, вылезшие из-под её маленькой шляпки, и облизала губы.

- Доброй ночи, мой друг, - сказала она, - доброй ночи и пусть он быстрее возвращается!

Я видел, как она удаляется, переваливаясь, изгибая своё старое тело с жеманством девушки. Радость несла её как на крыльях, старые бесформенные лодочки оставляли в песке маленькие, но глубокие следы.

Не успела она скрыться, как с пляжа донеслись пронзительные крики и плач.

Я вскочил и побежал. На другом конце пляжа завывали женщины, они словно пели жалостную погребальную песню. Поднявшись на скалу, я осмотрелся. Со стороны деревни бежали мужчины и женщины, а за ними с лаем собаки, впереди, вздымая облака пыли, скакали два или три всадника.

«Беда какая-то», подумал я и, торопясь, спустился к мысу.

Шум толпы всё нарастал. В небе в лучах заходящего солнца неподвижно висели два-три розовых весенних облака. Девичье дерево было покрыто молодыми зелёными листьями.

Мадам Гортензия в слезах бежала обратно, волосы её растрепались, она еле переводила дух. В руках у неё была соскочившая с ноги туфля.

- Боже мой… Боже мой… - крикнула она, пошатнулась и чуть не упала на меня. Я её поддержал.

- Почему ты плачешь? Что случилось? - спросил я и помог ей надеть дырявую туфлю.

- Я боюсь… я боюсь…

- Чего же?

- Смерти.

Она словно чувствовала в воздухе запах смерти и была охвачена страхом. Я взял её дряблую руку, её старое тело противилось и дрожало.

- Я не хочу… не хочу… - кричала она.

Несчастная женщина испытывала страх, учуяв место, где появилась смерть. Она боялась, что Харон увидит её и вспомнит о ней… Как и все старые люди, наша бедная русалка пыталась скрыться в траве, принимая её зелёный цвет, спрятаться в земле, принимая её тёмно-коричневую окраску, для того, чтобы Харон не смог её различить. Она вся дрожала, втянув голову в жирные сутулые плечи.

- Друг мой, укрой меня, - просила она, - укрой меня и сходи посмотри.

- Тебе холодно?

- Я совсем замёрзла, укрой меня.

Укрыв её, как можно лучше, я пошёл к мысу и теперь ясно различил погребальные песнопения. Мимо меня пробежал Мимито.

- Что случилось, Мимито? - крикнул я.

- Он утонул, он утонул, - не останавливаясь, ответил он.

- Кто?

- Павли, сын Маврандони.

- Почему?

- Вдова…

Слово застыло в воздухе. Внезапно в вечернем свете передо мной возникло опасное и гибкое тело вдовы.

Я подошёл к скалам, где собралась вся деревня. Мужчины молчали, обнажив головы. Женщины, откинув свои платки на плечи, рвали на себе волосы и испускали пронзительные крики. На гальке лежало иссиня-белое распухшее тело. Над ним застыл старый Маврандони. Правой рукой он опирался на палку, левой сжимал седую волнистую бороду.

- Будь ты проклята, злодейка! - вдруг раздался пронзительный крик. - Господь Бог заставит тебя заплатить за это!

Одна из женщин поднялась и, повернувшись к мужчинам, сказала:

- Разве нет среди вас мужчины, чтобы перерезать ей горло, как паршивой овце? Жалкие трусы! Она плюнула в сторону мужчин, которые смотрели на неё, не говоря ни слова.

Кондоманолио, хозяин кафе, быстро возразил ей:

- Нечего нас унижать, Деликатерина, - воскликнул он, - ты увидишь, в нашей деревне есть смелые люди!

Я не смог сдержаться.

- Неужели вам не стыдно, друзья! - взывал я. - В чём виновата эта женщина? Это судьба. Побойтесь Бога! Но никто не ответил мне.

Манолакас, кузен утопленника, склонившись своей тушей над трупом, взял его на руки и первым пошёл в сторону деревни.

Женщины пронзительно кричали, царапали лица и рвали на себе волосы. Увидев, что тело уносят, они бросились, чтобы вцепиться в него. Но старый Маврандони, подняв палку, отстранил их и пошёл во главе процессии. Женщины пошли за ним с заунывным пением. Мужчины молча шли сзади.

Постепенно они исчезли в сумерках. Снова стало слышно мирное дыхание моря. Я осмотрелся, кругом никого не было.

«Надо возвращаться, - сказал я себе, - ещё один день, наполненный горечью!» Идя по тропинке, я восхищался этими людьми, которые так близко и с такой теплотой принимали к сердцу людские страдания: мадам Гортензия, Зорба, вдова, бедный Павли, с такой смелостью бросившийся в море, чтобы усмирить своё горе. Деликатерина, призывавшая зарезать вдову, как овцу, Маврандони, который не мог не только плакать, а даже говорить. Один я был спокоен, но беспомощен. Кровь не кипела в моих жилах, я не испытывал ни страстной любви, ни ненависти. Мне хотелось всё уладить, трусливо бросив всё на произвол судьбы.

В полумраке я увидел дядюшку Анагности, который ещё не ушёл и сидел на камне. Глядя на море, он опирался подбородком на свою длинную палку. Я окликнул его, но он не расслышал, тогда я подошёл. Увидев меня, он покачал головой.

- Жалкие люди! - проворчал он. - Пропащая молодёжь! Этот несчастный не смог перенести своего горя, он бросился в воду и утонул. Вот он и спасся.

- Спасся?

- Спасся, сынок, спасся. А чего хорошего смог бы он сделать в своей жизни? Если бы он женился на вдове, очень скоро начались бы препирательства и, возможно, бесчестье. Она же ровно кобыла, эта распутница, начинает ржать, только завидев мужчину. Невозможность жениться на ней стала для него мучением, вбил себе в голову, будто великое счастье обойдёт его стороной! И впереди пропасть, и сзади бездна.

- Не говори так, дядюшка Анагности, тебя послушаешь, страшно станет.

- Да полно! Не бойся, никто меня не слышит. Да если бы и услышали, всё равно не поняли. Вот скажи, есть ли на свете человек счастливее меня? У меня были поля и виноградники, оливковые рощи и дом в два этажа, я богат. Я женился на доброй и покорной женщине, которая дарила мне только мальчиков. Она не осмеливалась поднять глаза и посмотреть мне в лицо, все мои дети - хорошие отцы семейства. Я не