– А я не слишком утруждала себя ношением ведер… Утром наведем порядок в подвале.

– Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, лучше. Ты меня излечил. Я полна сил…

– Чего же мы ждем?.. – Анж зарылся лицом в ее волосы.

– Нет, погоди. Ты задавал вопросы. Извини, если не смогу ответить на все. Так или иначе, и я, и ты – мы оба чувствуем, что разгадка близка. И как бы мне хотелось, чтобы она оказалась простой! Не слишком романтично, да? Только в цирковой жизни романтики бывает слишком много, порой от нее смертельно устаешь. Пожалуйста, расскажи о себе.

– Если это для тебя важно… Знаешь, очень трудно рассказывать о своей жизни. Меня об этом не спрашивали даже в полиции. Лучше задавай вопросы.

– Хорошо. Кто твои родители?

– Мать я не знал, она умерла при родах. Отец говорил, что мама была нашим добрым ангелом. В детстве мне этого было достаточно. А когда я подрос, то уже сам не решался расспрашивать отца, чтобы не сделать ему больно. Сейчас я жалею, что не расспросил как следует. Думаю когда-нибудь вернуться на родину и поискать в архивах. О самом отце… В общем, у моего деда было поместье в Харьковской губернии. Отец продал имение и переселился в Харьков. Там он открыл небольшую типографию, где печатал образовательные книги, театральные афиши и даже некоторое время цветные почтовые открытки. Сколотил приличное состояние. Отец всегда приносил домой новые книги, они пахли типографской краской. Я начал приобщаться к чтению. Отец нанял для меня домашних учителей. Я изучал арифметику и геометрию, географию и историю. Выучил французский и немецкий языки – последний чуть хуже. Позже мне приходилось часто общаться с поляками. В результате и на польском говорю прилично… Отец оставил хорошее наследство. Это позволяет безбедно жить и путешествовать. Я стал круглым сиротой и ни от кого не завишу.

– Орфелин и Орфелина. Обычная биография для нашего времени, – подвела итог Селена. – А случалось ли с тобой необычное?

– В последнее время довольно часто. Пожалуй, всё началось со скорлупы ореха той-той… Нет, раньше, с видений о красном таксомоторе в чаще.

Он рассказал Селене о своих снах. Она слушала очень внимательно. Когда Дежан говорил о девушке у прибоя и о бледной маске в запертом салоне такси, глаза ее разгорелись.

– Это действительно странно… Совпадения не случайны. Могу сказать, что и без наркотических зелий я видела в снах большой парусник. Некоторые кошмары запирали меня в тесной коробке, и нечто яростное билось в стены, выло, скрежетало. Всегда появлялся спаситель. Он прогонял духов, но было невозможно различить его черты. В детстве я часто болела, эти сны были неизменной частью горячки. Мама просыпалась от моего крика и будила меня. Тогда я уже не могла заснуть до утра, слушала, как внизу, под нашей комнатой, мечутся в клетках львы и рычат тигры.

Селена дрожала. Огонек в ее глазах погас.

– Ты никогда не бывал в цирке ночью. И не знаешь, что значит постоянно слышать странные шорохи и скрипы, неизвестно чье бормотание, которое раздается совсем рядом с твоей комнатой – тесной гримерной, переделанной под детскую спаленку. Как ты думаешь, голос какого существа самый жуткий? Нет, это не львиный рык, не рокот леопардовой глотки. Представь, это ночной вопль павлина. Он заставляет цепенеть… Я часто просилась на ночь к маме. Она жила за стенкой, в соседней гримерной. Но мама отказывала, воспитывала во мне смелость. У нее была изрядная примесь крови испанских цыган. Значит, и я отчасти гитана. Мама стала укротительницей. Думаю, это всё объясняет… И, в конце концов, пытка постоянным страхом закалила мои нервы.

– А кем был отец?

Селена засопела и отвернулась.

– Цирковой борец, сильный и красивый. Отец очень любил нас, потому и погиб… Хорошо, слушай. Я не стану подбирать мягкие выражения.

– Говори как есть. Я пойму.

В памяти девушки роились лица мужчин – даже не поклонников, а просто богатых юношей, считавших себя вправе заходить без стука и валить ее на хлипкую гостиничную койку. Она отбивалась со звериным остервенением, но молчала: за стенкой в ломких от засохшей крови бинтах лежала умирающая мать, последний родной человек на этом свете… Селена понимала, что от этой беды нет избавления, что ее собственная красота становится самым беспощадным врагом.

Тогда иного выхода не было. Она обратилась за помощью к Тульсу Ганке, старому фокуснику, который виртуозно владел не только волшебством превращения валета пик в бубнового туза, но и острыми десятидюймовыми клинками на костяных рукоятях. Ганке и отец Селены были друзьями. Поэтому седой фокусник не стал долго размышлять и назначил Селене репетиции якобы для подготовки совместного номера.

И ножи полетели в мишень, расплескивая через край отчаянную злобу и ненависть…

– Нас, циркачек, окружают поклонники, далеко не всегда джентльмены. Наши собратья по манежу смотрят на это сквозь пальцы. Будучи людьми бесправными, они ничего не могли бы поделать и тихо переживали позор собственной трусости. Этим пользовались многие негодяи. Хуже всего приходилось артисткам, у которых не было родственников. Беззащитность – лучшая приманка для искателей легкой добычи. Моих отца и мать правильно опасались. Конечно, кто бы захотел связываться с силачом и сумасшедшей, которая входит в клетку со львами! Потеряв родителей, я испытала многое, о чем тебе лучше не знать. Анж, я ведь не ангел и вынуждена бежать от своего прошлого.

Думаю, для тебя не будет открытием, что в замкнутом цирковом мирке существует великий движитель низменных поступков – зависть. Она стала вечной игрой на манеже и вне его. Жестокость, с которой устраняют соперников, бывает необычайно изобретательной, дикой и бесчеловечной. Это сродни людоедству. Мои родители стали несчастной данью Игре. Они не догадывались, что приговорены. Искусство потребовало кровавую жертву и получило ее сполна. Я говорила, что отец был очень красив, силен и добродушен, насколько могут быть добродушными большие и сильные люди. Я помню, как он выходил на манеж в полосатом гимнастическом трико и под барабанную дробь бросал вызов залу. Меня всегда интересовало, каково это – всегда побеждать? Лишь раз на моей памяти отец потерпел поражение, и оно оказалось роковым.

Когда в небольшой город въезжают две цирковые труппы, у них два выхода: либо война, либо ряд совместных выступлений, в которых взаимные подлости в худшем случае сводятся к мелким склокам.

Это случилось шесть лет назад во время гастролей в Бремене. Мы столкнулись с труппой Отто Краузе, которая славилась конными эквилибристами. Тогда к нам в качестве парламентера прибыл сам герр Краузе. Наш директор встретил его приветливо, за прекрасно накрытым столом. В результате появились новые афиши: «Всемирноизвестные цирки Краузе и Маджифлори! Всего один вечер под сиянием звезд манежа!» Никто не подозревал, каким адом закончится этот кратковременный союз.

Было договорено, что обе труппы раскинут свои шапито недалеко друг от друга. Все поселились на первом и втором этажах небольшой гостиницы, окна которой выходили на купол нашего цирка. Номера временно переделали под гримерные. Конечно, место для жилья было не слишком удачным, тонкие стены едва приглушали шум из соседних комнат. Однако оплата была скромной, и мама с папой впервые наняли для меня отдельный номер. Наша конюшня располагалась в дополнительной пристройке к шапито и представляла собой длинную и широкую палатку с непромокаемыми стенами и плотно натянутым брезентовым навесом. Клетки с хищниками находились в таком же укрытии, но с другой стороны. Конечно, по ночам горожане слышали звериный рык, но в магистрат не поступало ни единой жалобы. Наверняка это следовало относить к легендарной дисциплинированности немцев: раз поставили купола, значит, позволили власти. Педантичность бюргеров радовала. Во многих других городах Европы гневные петиции от населения становились бичом божьим и нередко портили наши отношения с почтенными гражданами того или иного города.

Как устроились хищники Краузе, я так и не успела увидеть. Меня поначалу удивляло то, что наши жизнерадостно рычали, а со стороны соседей – почти ни звука. Потом, в пылу работы, я об этом позабыла, ведь теперь репетиции занимали практически всё время. Дело в том, что, по взаимному согласию с