На приморской дороге близ Сорренто они обнаружили небольшой ресторанчик. Меню не существовало, но хозяин принес на тарелках крохотных рыбок-песчанок, обвалянных в жидком тесте, поджаренных и спрыснутых лимонным соком, еще что-то под названием, как сказала Ливия, noci di mare,[48] несколько морских ежей и тарелку устриц. Подцепив одну устрицу, Ливия понюхала ее.

— Не пахнет, — произнесла она одобрительно. — Так определяют, свежие или нет.

Она взяла лимон, поднесенный хозяином, и с видом знатока выжала несколько капель на устрицу, потом подала Джеймсу.

— Ели когда-нибудь устриц, Еймс?

— Не думаю, — сказал он неуверенно, рассматривая сероватый, студенистый комок в капле прозрачной жидкости посреди раковины.

— Если бы ели, так бы не ответили. У нас говорят, раз попробуешь, навек запомнишь, — добавила она вызывающе, — как любовь.

— Признаться, — Джеймс тяжело вздохнул, — у меня и тут опыта маловато.

Она улыбнулась:

— Я знаю.

Джеймс поднял на нее глаза:

— Так заметно?

Он и не подозревал, что его неопытность настолько очевидна.

— Конечно. У женщины на этот счет особое чутье. — Она сосредоточилась на отборе еще одной крупной устрицы для себя. Слегка чокнулась с ним раковинкой, как будто провозглашая тост. — Меня это, признаться, совсем не волнует. Cincin!

— Cincin!

И они одновременно поднесли устриц к губам.

Солоноватая, сладковатая, с рыбным привкусом и алкогольной крепостью, устрица наполнила грудь запахом водорослей, щедро окропив рот морскими брызгами. Он непроизвольно надкусил, и тотчас вскипели и взорвались волной запахи. Не отдавая себе отчета, он проглотил устрицу и испытал уже иное ощущение, уловил иной аромат, когда мягкая бесформенная масса, перевалившись в глубь гортани, оставила после себя прохладный, еле ощутимый привкус морской воды.

Внезапно Джеймс остро ощутил, что теперь все будет не так, как прежде. Ева в своем саду надкусила яблоко. Джеймс проглотил устрицу, сидя в маленьком ресторанчике с видом на Сорренто. Его изголодавшаяся душа налилась под итальянским солнцем, точно спелая инжирина. Он громко рассмеялся. И почувствовал прилив неизбывной благодарности судьбе, поняв, что это лучшие минуты в его жизни.

— Еще одну? — Ливия протянула ему устрицу, взяла одну себе.

На этот раз он смотрел, как она ест свою, — как прикрыла глаза, когда положила в рот устрицу, как напряглись ее щеки, когда надкусила, как отозвалась шея, когда глотала, и как потом медленно она снова открыла глаза, как будто с неохотой пробуждаясь от сладкого сна.

Хозяин ресторанчика принес им вина, светло-золотистого, прохладного. У них было всего по четыре устрицы, и когда те были съедены, они переключились на cecinella.[49] После мягких бесформенных устриц тут было все наоборот: твердые, ломкие скелетики, вкус у которых сосредотачивался в корочке — хрустящий привкус чеснока и чили полностью растворялся во рту. Морские ежи — было опять-таки нечто иное; соленые и жирные, они имели экзотический вкус. Трудно было поверить, что он думал когда-то, будто морские ежи — средство от воздержания. После им подали не заказанное ими блюдо крохотных осьминогов, тушеных с томатами в вине, смешанном с густой, темной защитной жидкостью кальмаров.

На десерт хозяин подал им два персика. Со сморщенной кожей и местами даже побитые, зато мякоть, когда Джеймс разрезал ее ножом, оказалась неповрежденной, изумительно спелой и удивительно темной, почти черной. Джеймс уж приготовился положить ломтик себе в рот, но Ливия его остановила:

— Не так! Вот как у нас едят персики.

И опустила кусок персика в свое вино, потом поднесла стакан к его губам. Джеймс принял стакан, глотая одновременно с вином и персик. Изумительный, чувственный каскад ощущений: сладкое вино и сладкий персик перекатывались во рту, пока, наконец, он не надавил зубом персик, высвободив его сахарный сок. И снова Джеймс испытал то же, что и с устрицей, — совершенно неведомое ощущение, и оно отозвалось в нем волнующе сексуально, совершенно необычно и неописуемо.