Слабоватое начало. Но все-таки. Продолжай.

— Он всегда думает только о себе, — говорит она.

Готов? Давай!

— Что он тебе сегодня сказал?

Питер не знает, будет он отпираться или нет. Так далеко вперед он не загадывает. В данный момент он может только беспомощно ждать продолжения.

— Кое-что он мне сказал, — говорит Ребекка.

Ага. Начинается. Прощай, моя жизнь, прощайте, лампы и рисунки.

Питер старается унять дрожь в голосе.

— Наверное, я знаю.

Знаю?

Значит, никаких уверток, он расскажет все как есть. Хотя бы это он сделает.

— Он сказал, что любит меня, — говорит она, — но что сейчас он не должен жить со мной. Моя опека мешает его внутреннему росту.

Что? Неужели правда? Это все?

— Может быть, он и прав, — говорит Питер.

Похоже, она не слышит в его тоне ничего необычного.

— Дело в том…

Питер колеблется. С улицы доносится легкий шелест, едва различимая на слух мелкая дробь. Снег, как и предсказывали синоптики. Сероватая бесплотная взвесь, подхваченная ветром.

— Он обожает меня и все такое прочее, — говорит Ребекка, — но сейчас ему нужно побыть одному.

— А…

Может быть, в таком случае Миззи вовсе и не собирался шантажировать Питера, может быть, он знал, что ему все равно бы не поверили, а может быть — что хуже — ему было просто приятно приехать вот так, всех измучить и двинуться дальше? Может быть, он просто играл с ними, проверял их на вшивость?

Ребекка поворачивается к Питеру. У нее бледное лицо в тусклых бисеринах пота.

— Я кое-что поняла.

— Что?

— То, что я жила в выдуманной реальности.

Так… Ну вот, все-таки начинается. Она думала, что у нее благородный порядочный муж, не лишенный определенных недостатков, но не способный, просто не способный совершить то, что совершил Питер.

— Мм.

— Мне казалось, что, если я смогу сделать так, чтобы Миззи смог почувствовать себя счастливым, случится чудо.

— Какое?

— Я тоже стану счастливой.

У Питера все обрывается внутри. А ему-то казалось, что она и так счастлива.

— По-моему, ты просто расстроена сейчас.

Она прерывисто вздыхает. Она не плачет.

— Да, — говорит она, — расстроена… И знаешь…

Он молчит.

— Когда Миззи сообщил мне, — продолжает Ребекка, — что уезжает в Сан-Франциско заниматься не пойми чем, и быстренько раскрутил меня на авиабилет, я не разозлилась, то есть разозлилась, конечно, — но не только.

— А что еще?

Питер никогда еще не чувствовал себя так глупо.

— Я почувствовала зависть. Мне расхотелось быть собой. Расхотелось быть зрелым, уравновешенным человеком, способным купить ему билет… Захотелось быть юной, не знающей, как жить дальше… И свободной.

Нет, Ребекка, что ты говоришь? Тебе же всегда требовалась стабильность. Это мне нужна свобода. Это я готов к сумасшедшим поступкам.

— Свободной? — переспрашивает он чужим голосом.

Ребекка, у тебя не может быть таких желаний, это мои желания.

Они оба молчат. Слышно, как снег барабанит в стекло. У Питера такое чувство, что он сейчас потеряет сознание, натуральным образом грохнется в обморок.

Он слышит, как он спрашивает:

— Ты хочешь быть свободной от нас?

— Да. Думаю, что да.

Что? Что? Нет. Ты же счастлива, вполне счастлива. И вполне довольна нашей бурной (пусть иногда и не слишком интересной) жизнью. Это я, Питер, хотел от тебя сбежать и боялся тебя этим ранить.

— Милая, — говорит он.

Одно это слово.

— Ты ведь тоже несчастлив, разве нет? — спрашивает она.

Он не отвечает. Да, конечно, конечно, он несчастлив. Но ведь это его прерогатива, не ее, а ей положено быть твердой и непоколебимой. У нее есть право быть ранимой, но быть несчастной — нет, такого права у нее нет. Ее задача — удерживать его от необдуманных поступков.

— То есть ты предлагаешь расстаться? — говорит он.

— Прости, я уже давно об этом думаю.

Интересно, как давно? Сколько лет уже ты притворяешься, что все нормально?

— Я не знаю, что на это сказать.

Она садится на кровати, глядя ему прямо в лицо ничего не выражающим взглядом.

— Знаешь, я загадала, что если смогу помочь Миззи, то и сама буду счастлива.

— А тебе не кажется, что в этом есть какое-то…

Она смеется — гулкий, полый звук.

— Безумие? Кажется.

— Значит, ты меня бросаешь, потому что Миззи уехал в Сан-Франциско?

— Я тебя не бросаю. По-моему, это некорректная формулировка. Мы с тобой расстаемся, вот как это называется.

Может ли быть, чтобы этот монолит, каким Питер всегда представлял свой брак, оказался таким непрочным? Возможно ли, чтобы все его секреты, хитрости, льстивые речи и обольщения были просто ни к чему? Вот один из них объявляет, что все кончено, и все лопается, как мыльный пузырь.

Он покрывается холодным потом, судорожно сглатывает.

— Ребекка, — говорит он, — объясни мне, ты говоришь, что решила, что мы должны развестись, потому что твой нерадивый братец уехал в Сан-Франциско заниматься компьютерной графикой?

— Да при чем тут компьютерная графика! — говорит она. — Наркотики — вот чем он собирается заниматься, просто на новом месте.

— Даже если так.

Она разглядывает кончики своих пальцев, подносит ко рту указательный и прикусывает его.

— Я полная идиотка, — говорит она.

— Перестань, не надо.

У нее на лице дикая паника.

— Я всегда считала, что строю такой дом, куда мог бы приехать Миззи, — говорит она. — С тех самых пор, как он был совсем маленьким, потерянным мальчиком. Я понимала, что родители с ним не справятся — издали они, конечно, выглядят романтично, но на то, чтобы сделать что-то реальное, у них сил нет. Но сегодня я думала совсем не об этом… Мне хотелось быть Миззи. Быть запутавшейся